Салим-байбача даже привскочил от неожиданности. Он гневно ударил кулаком по сандалу, чуть не свалив стоявшую на нем большую лампу. Не в силах выговорить слова, он долго сидел, уставившись на брата. Левое веко его нервно подергивалось.

— Что ты так дрожишь? — стараясь казаться спокойным, сказал Хаким-байбача. — Воля отца — воля аллаха. Отец хочет жениться на девушке — пусть женится, хочет взять Гульнар — пусть берет. Не будем ему препятствовать, не будем огорчать старика…

— Гульнар, наша рабыня, будет нам матерью! А убогий Ярмат — дедушкой! — заорал Салим.

— Тише. Тише ты! — успокаивал брата Хаким. — Женщины услышат — сколько разговору будет. Не женится на Гульнар, так возьмет дочь какого-нибудь другого бедняка. Какая порядочная семья выдаст девушку за старика, обросшего внуками.

— Девушка ли, вдовушка ли, Гульнар ли, другая ли — это все равно. Я против женитьбы отца на молодой.

Салим вскочил и зашагал по комнате. Через минуту он подошел к сандалу, взял из портсигара папиросу. Позабыв о спичках, нетерпеливо, обжигая брови, прикурил от лампы. Остановившись над братом, заговорил:

— Понимаете, о чем я беспокоюсь, брат? Молодая жена начнет щенить одного за другим. Придет время, отец умрет, и лягушата Гульнар поднимут головы. У них найдутся покровители, защитники. Все богатство будет разделено, не знаю, на сколько частей. А делить на всех — и гору растащить можно. И тогда семья Мирзы-Каримбая зачахнет, потеряет силу. Вы об этом подумали?..

Мысли Хакима-байбачи до сих пор были заняты другим и об этой стороне дела он действительно не думал. К тому же материально он чувствовал себя достаточно прочно. Часть денег он пустил в оборот тайно от отца и брата и сумел приобрести порядочный капитал, принадлежащий лично ему. Но теперь и перед его глазами замелькала гурьба ребятишек — неродных братьев и сестер. Он опустил голову на руки и долго сидел молча. Наконец, словно утомившись от размышлений, вздохнул и тихо сказал:

— Горячиться — этого мало. Ты выход найди. Чтобы и шашлык не подгорел, и вертел остался цел.

Салим-байбача не ответил. Кусая от злости ногти, он нервно зашагал по комнате, поминал отца, Ярмата, Гульнар словами одно другого крепче и острее.

— Хаким-байбача остановил брата:

— Подожди, не изводись напрасно. Лучше посоветуй что-нибудь.

— А что вы на это скажете?.. — Салим неожиданно опустился на колени возле сандала, присел на пятки и зашептал: —Если отец до женитьбы все имущество, землю и прочее запишет на нас и скрепит печатью… потом пусть берет кого хочет.

Хаким-байбача быстро взглянул на брата. Облегченно вздохнул, ухмыльнулся в усы.

— Очень бы хорошо! Многие так делают. Только не обидит ли это старика?

— А чего тут обидного? — возразил Салим. — Он ведь для нас наживал богатство. Если старик твердо решил жениться на Гульнар, он не должен отказать нам в этой просьбе. А не пойдет на такие условия — я никак не согласен…

Хаким пожал плечами:

— Какая польза от того, что ты будешь против?. Только отца прогневишь. Он все равно сделает так, как задумал. Но мысль твоя хороша. Я завтра же дам знать отцу об этом условии через элликбаши. Какой ответ будет, сказать не могу. Но, во всяком случае, уговорить попытаюсь… Вот что, брат, я дня через три-четыре уезжаю в Фергану. Так ты тут не обижай и не серди старика. Хорошо?

Салим-байбача, раздраженный уступчивостью и уклончивостью брата, хотел было ответить резкостью, но в это время отворилась дверь и вошел Танти-байбача. Оба брата с заметным смущением поднялись ему навстречу.

— Я, кажется, помешал вашей беседе? Здравствуйте!

Не снимая шубы, Танти присел к сандалу. Внимательно оглядел братьев:

— Отчего вы смутились? Случилось что? Все ли у вас благополучно?

— Благополучно, благополучно… — в один голос торопливо ответили братья.

— А я к вам с радостной вестью, — горделиво заявил Танти-байбача. — Вашему племяннику Абиджану бог послал сына! Раскошеливайтесь на суюнчи[84]!

— Ого, очень хорошо! Поздравляем с внуком!

— В шестнадцать лет уже сына имеет Мирабид, а? Тавба!

— Маленький отец!

— А мы еще смолоду дедушками стали, — шумно расхохотался Гаити.

Салим-байбача ехидно рассмеялся:

— Вот наш отец и правнуком обзавелся. Теперь он должен большой той устроить…

Хаким-байбача промолчал и только строго взглянул на брата и Турсуной и Шарафатхон сидели у сандала и делились друг с другом своими горестями. Сегодня они узнали, почему их мужья — Хаким и Салим-байбача — уже в течение трех дней были такими хмурыми и неласковыми. Желание свекра жениться казалось для обеих большим несчастьем. Ведь только недавно они избавились от сварливой свекрови, которая считала себя единственной хозяйкой в доме, постоянно требовала почитания и преклонения. Но еще больше их расстроило намерение старика взять Гульнар.

Позабыв на время взаимную вражду, они говорили о неожиданно нагрянувшей на них беде. «Гульнар — девушка-рабыня, — рассуждали они. — Кто наши отцы? Самые известные баи Ташкента. И разве рабыня может быть нам свекровью? Гульнар хоть она и низкого рода, но красива собой. Чтоб угодить молодой жене, старик обязательно поставит ее над нами. А ей того и надо — как любимая жена она станет делать все, что ей вздумается. Нас отстранит от всего и на наших же головах, как говорится, будет орехи колоть. Дочь бедняка, она должна быть жадной на добро. Все самое ценное в доме она постарается прибрать к рукам, а мы останемся ни при чем. Перед свекром мы и рта раскрыть не сможем. Мужья наши тоже не посмеют перечить отцу… Если бы старик женился на пожилой женщине, тогда другое дело: мы бы сговорились и общими силами отшвырнули бы ее от всего, как подушку…»

Со стороны ворот послышался громкий плач Нури. Снохи засуетились и побежали встречать золовку.

После смерти матери Нури приходила к своим очень часто. В первые дни она казалась действительно убитой горем, но очень скоро примирилась с судьбой, по-прежнему была способна хохотать по всякому пустяку, хотя каждый раз при посещении отцовского дома по обычаю начинала плакать и причитать от самых ворот. Как же! Иначе соседи могли подумать: «Дочь Мирзы-Каримбая оказалась черствой и легкомысленной!» Войдя во двор ичкари, Нури опускалась на корточки на террасе и, закрыв лицо платком, выла и причитала, хотя на глазах у нее не появлялось ни слезинки. Турсуной и Шарафатхон были несказанно рады смерти свекрови, но тоже старались как можно протяжней и жалобней вторить главной плакальщице.

Так было и на этот раз. После «плача» Турсуной и Шарафатхон провели золовку в дом и тотчас принялись нашептывать ей о намерениях старика. Нури при первых же словах невесток вся затряслась как в лихорадке, глаза ее загорелись бешенством.

— Где Гульнар? — рванулась она. — Задушу! Сейчас же задушу!..

Обе невестки побледнели. Ведь мужья наказывали им пока молчать об этой тайне. Они наперебой принялись успокаивать золовку:

— Не подымайте шума, отец обидится. Осторожней надо. Упадите братьям в ноги, плачьте, умоляйте их, только не говорите, что слышали от нас! Скажите: сама найду для отца подходящую женщину…

Весь остаток дня Нури ходила по дому словно помешанная. Вепером, когда пришел Салим-байбача, она бросилась перед ним на колени, обняла ноги, принялась вопить. Салим поднял сестру, усадил ее к сандалу.

— Мне еще тяжелей, чем тебе, — сказал он с дрожью в голосе. — . Но что пользы вопить, Нури? Мы все — рабы отца. Я не говорю, чтобы ты смирилась совсем. Но… рот пока зажми. Что будет — увидим. Воля отца…

— Какой он отец? — вскричала Нури. — Еще не остыла земля на могиле матери, а он уже вздумал жениться на батрачке! Как я могу терпеть? Чтоб подлая рабыня да была старшей в нашем доме?! Знаю, эта распутница, подохнуть ей, сама сбила отца с пути!..

Салим-байбача зло рассмеялся. Потом заставил сестру утихомириться, сделал знак жене выйти и принялся разъяснять свою мысль о завещании.