А бывает, что всем хороша женщина: в гимназии по ее блестящим способностям все прочили ей золотую медаль, но в аттестате у нее оказались четверки, и она не получила никакой; по своей натуре человек она мягкий, чуткий, внимательный к людям, но немного замкнутый, и от этого трудно бывает ей найти и друзей и любимого человечк: душу свою она раскрывает медленно, трудно, но уж если раскроет, то безгранично и навсегда, и хоть потом убедится, что зря это сделала, уж не может сломить себя, быстро и наглухо снова закрыть ее, и закрывает еще более трудно, еще более медленно; часто из-за этой замкнутости люди приписывают ей качества, которых в ней нет: говорят, что она гордячка и презирает всех, кроме себя: говорят, что втайне от всех пишет бездарные стихи; говорят, будто бы когда-то она сказала, что хочет уйти в монастырь, и много еще плетут подобных сплетен. А между тем она трудно сближалась с людьми именно потому, что очень уважала и высоко ценила каждого человека и боялась быть навязчивой, трудно сближалась именно потому, что была скромна и застенчива. А если говорить о ее красоте, то, взглянув хоть однажды на такую женщину, действительно ошалеешь и подумаешь: «Уж не с нее ли Крамской писал свою «Неизвестную»? А потом опомнишься: «Постой, да ведь то когда было-то! И разве можно «Неизвестную» сравнить с этой женщиной?! Посмотрите на «Неизвестную»: сколько в ней гордости, высокомерия, чувства превосходства. А посмотрите на эту: весь мир, все солнце, вся радость жизни в ее глазах! И какая бездонная глубина человеческих чувств! Где-то там, в этой глубине, таятся и горечь, и обида, и обманутая любовь. Они забыты, похоронены, у одних навечно, у других — до поры. Но посмотрите на эту женщину еще раз, повнимательнее: ведь правда, что прошлое для нее не главное?.. Нет. Главное для нее — это настоящее и будущее, и оно живет и горит в ее огромных, дивных глазах. Не потухая, горит в них желание идти на подвиг и на самопожертвование, если надо, если родина скажет: иди.
И вот подите ж; часто бывает, что бежит от этих женщин счастье. Что тут поделаешь? Бежит и все. Уж, кажется, всем взяла, всем богата: и красотой, и статью женской, и походкой, и характером, и сердцем, и талантами. А нет личного счастья, нет любви, без которой женщина никогда не будет счастлива. Но почему?! Почему? Уж не из-за этой ли большой красоты?.. А может быть, скромность, которая заставляет ее быть немного замкнутой, виновата?..
Те, которых зовут некрасивыми, думают об этих женщинах с завистью: «Если уж говорят, что я счастливая, то представляю, как она «счастлива».
И, видно, не одна женщина думала так о Надежде Сергеевне Малясовой. Завистливые взгляды преследовали ее всю жизнь: и в позднем отрочестве, когда случалось зайти в кондитерскую за тянучками, и в раннем девичестве, когда однажды в Эрмитаже во время экскурсии с ней познакомился Август Маркович Снигур, студент Высшего петербургского технического училища, и потом уже здесь, в далеком знойном Ташкенте, сначала, когда только приехала сюда из Петербурга, а потом во время частых наездов за медикаментами в Ташкент. Особенно неловко чувствовала себя Надежда Сергеевна, если случалось ей пройти по Соборной или Романовской улице, где ташкентские модницы, жены штабных офицеров и гражданских чиновников, щеголяли друг перед другом своими пышными бюстами, бедрами, шляпами, кружевами и зонтиками. Надо было видеть, какие взгляды встречали и провожали смущенную Надежду Сергеевну, чувствующую себя чужой среди этих провинциальных щеголих. То затаенная зависть, прикрытая спесью и высокомерием, то откровенная ненависть, смешанная с чувством собственного достоинства, то презрение и гордость, и лишь редко-редко, как дорогой подарок, изумленный восторг и восхищение вспыхивали во взглядах этих женщин.
И горько было Надежде Сергеевне сознавать, что ни одна из них, ни те, что ненавидели, ни те, что смотрели с восторгом и восхищением (Боже, как хороша! Пусть не я, но приятно, что есть, что живут на земле такие красивые женщины!), никто из них не знал, как она одинока и несчастлива. Жизнь, сделав ее красивой, словно в отмщение за эту награду, отняла у нее все иные радости.
И если б не этот край, пронизанный солнцем и синевой, и если б не люди, которые теперь ждали ее в каждом кишлаке и селении, как ждут весну, и радовались, как бедняк радуется богатым всходам, и если б не дружба с Тозагюль, кто знает, может… и не стоило бы тогда жить…
Да, Азия. Солнце, жара, зной… Пыль и дороги то среди далеких, кажется, забытых миром кишлаков, вдоль глухих глиняных стен, где в трещинах прячутся юркие ящерицы, то среди рисовых полей с черными, движущимися тучами комаров.
Яркие базары, где все смешалось: рев верблюдов, истошный вопль ослов, блеяние овец; горы дынь — янтарные, темно-зеленые, серебристые, — словно сложенные из скал; туркменские ковры, тонкий полосатый атлас, лежащий на легких прилавках тяжелыми кусками, есть на мужские халаты и на женские шальвары; липкая халва у разносчиков на подносах, тяжелые мешки с черным да янтарным изюмом; золотошвейные бухарские тюбетейки и парчовые халаты, словно вывезенные из дворца кокандского хана или бухарского эмира; фисташки, миндаль, грецкие орехи, истекающие соком персики; вороненые кривые ножи с изукрашенными костью и перламутром рукоятками, медные десятипудовые чаши с двумя кольцами в палец толщиной, чугунные и медные кумганы для омовения, фарфоровые чайники, гончарные блюда, красный стручковый перец, гирляндами свисающий с камышовых стен лавчонок, виноград — черный чарас и зеленый хусайни, должно быть, за свою сладость, аромат и красивую форму ягод прозванный «дамскими пальчиками»; есть узорная тесьма для женских шальвар и пряности, конская колбаса — казы и бараний шашлык и кумыс, опиум и жевательный табак, тыквенные табакерки, блестящий нават, мука, лепешки — чего-чего здесь не найдешь, какие не встретишь краски и узоры!
А чайхана при дороге, под густыми талами, где можно утолить жажду остуженным зеленым чаем, который и зовется-то, как поэма: «яхна», и действительно дивный напиток, имеющийся в каждой чайхане. Не хотите яхна-чаю, напейтесь айрану или возьмите чайник черного байхового чая, который умеют по-настоящему заваривать только здесь, в Азии. А тысячелетние чинары в десять обхватов, под которыми отдыхали, говорят, еще Авиценна и Навои, грозный Тамерлан и ученый астроном Улугбек; а могучий карагач, один, словно обетованный остров, стоящий где-нибудь среди раскаленной и выжженной степи; а быстрые реки, а волшебный говор арыков, а изнывающие по ночам от любовных песен перепела в клетках, а струны дутара и голос тугого бубна, а медные карнаи, длиною в добрую сажень! Только для того, чтобы держать такой карнай в руках и то надо быть силачом, а уж гудеть в него могут только богатыри. А нежные флейты и сурнаи; а мужественные бесстрашные канатоходцы, устанавливающие свой цирк где-нибудь посреди базарной площади!
А зима!.. Январь с фиалками и солнечными днями или февраль с цветущим на пригорках миндалем; известный здесь своим непостоянством март, то с неожиданными заморозками, то с теплыми ливнями и ветрами; и чудный апрель, украшенный цветущими садами и ясными зорями по утрам; и май со спелыми черешнями, клубникой, с расцветающими розами; и горячий июнь с янтарными абрикосами, вишнями, персиками, скороспелыми дынями и виноградом, весь пронизанный солнцем и синим-синим небом; и жгучий, раскаленный до сорока пята градусов в тени июль, с черными душными ночами, с сахарными дынями и арбузами, сладкими помидорами и ежевикой; и золотой отяжелевший от плодов август. А хлопковое поле в сентябре, когда в каждой коробочке лежит жемчужина; веселый октябрь с шумными свадьбами и курлыканьем журавлей в небе; теплый ноябрь с редкими пасмурными днями и первыми осенними дождями; тихие снежинки в декабре, неслышно опускающиеся на озябшие хризантемы!..
Весна — стремительная и светлая, как восход солнца, лето — жаркое и длинное, как июньский день, осень — теплая и тихая, похожая на уставшую счастливую роженицу, и короткая, как воробьиный клюв, зима.
