— Подождите! — выдавила из себя Лена, согнувшись от смеха вдвое.

— Нет. Принесите мне жареные роллы, — высокомерно попросила Олеся, как будто мы были не с ней.

— И нам тоже, — сказала Кира, имея в виду себя и Блонди.

Когда мы немного успокоились, я заказала себе капусту на пару. Мне надо было придерживаться диеты хотя бы месяц. Поэтому я не пила вина.

Мы выкурили еще сигаретку и поехали в «First».

В середине зала, в окружении телохранителей, танцевал Катин олигарх. Телохранители тоже танцевали, но даже не делали вид, что получают от этого удовольствие.

— Мне нужно курнуть, — сказала Катя, и мы направились в туалет, на этот раз уже с Кирой и Блонди.

— Но ты не будешь напрягаться, что он здесь? — спросила я в тесной кабинке туалета.

— Хочешь, поедем в «Кабаре»? — предложила Лена.

— Терпеть не могу «Кабаре», — сказала Кира.

— Да ладно. — Катя глубоко затянулась и надолго задержала дым внутри.

— Может, он нас не заметит? — предположила Кира, забирая у Кати сигаретку.

— Не надейся, — сказала Лена, — он всегда и все замечает. Он же все время на работе.

— Хорошая работа. — Я для конспирации спустила воду в унитазе. — Знай себе танцуй.

— Ты как моя мама. Она до шести работает, а если ее просят остаться на двадцать минут, так она потом несколько дней возмущается. А у него рабочий день — двадцать четыре часа в сутки. Но если он приходил домой и говорил: «Я устал», моя мама спрашивала: «Не дрова же небось таскал?»

— А она его защищает, — заметила Кира.

— Давайте все его пожалеем, — предложила Лена.

— Может, купим ему что-нибудь? — спросила я.

— Да просто денег дадим, — ответила Катя.

Мы вышли гуськом из одной кабинки с максимально нейтральными лицами. Две девицы за нашей спиной многозначительно переглянулись.

За первым полукруглым столом пили шампанское какие-то наши знакомые, и мы бесцеремонно уселись за их стол. Один из них ухаживал за Кирой. Он называл ее Мальвиной. Каждое его слово мы встречали взрывом хохота, иногда даже громче музыки. Когда он в десятый раз назвал ее Мальвиной, а Блонди — Артемоном, я вышла из зала, потянув за собой Катю. Мы снова закрылись в туалете, раскуривая сигаретку, и я позвонила Александре.

— Я буду звать тебя Алекс, не возражаешь? — спросила я под грохот музыки.

Она была не против. Я попросила принести к входу флакон черной обувной спрей-краски «Саламандра», которая валялась у меня в бардачке.

Вернувшись, мы спросили у Киры разрешения подержать ее собачку. Она отдала нам Блонди и ушла танцевать со своим ухажером.

Блонди вырывалась и краситься «Саламандрой» не хотела. Но мы твердо решили сделать ее Артемоном.

Когда сиреневой осталась одна левая лапа, ей удалось вырваться. Она побежала прямо по столу в сторону танцующих. Мы ловили ее, сшибая бокалы и опрокидывая шампанское себе на одежду. Она спрыгнула на пол.

— Лови ее! — закричала я, расталкивая всех на своем пути.

— Лови собаку! — кричала Катя в азарте погони.

Собаку поймал Катин олигарх.

— Артемон! — радостно улыбнулась я.

— Блонди? — с ужасом произнесла Кира.

— Привет, — сказала Катя, глядя на перепачканные руки олигарха.

Мы пили шампанское за его столом, и я забыла про свою диету.

— Здорово ты постриглась. — Он трогал Катин ершик на голове. Она старалась молчать, чтобы он не догадался о сути наших частых походов в туалет.

Он пытался ее разговорить. Она не отвечала. И так — полночи.

Домой он отправил ее со своей охраной. Олеся, Кира и Артемон уехали раньше.

Я села с Леной в ее машину, а впереди поехала Александра в моей.

Перед постом на Кольцевой дороге я позвонила своей водительнице.

— Слушаю, — строго ответила Александра.

— Увидишь гаишников — начни вилять. А то Лена выпила, — попросила я.

Перед постом она начала бросать машину из стороны в сторону так, что гаишники летели к ней буквально на крыльях, не забывая изо всех сил свистеть в свисток и размахивать дубинками.

— Что мне делать? — растерянно спросила Лена, наблюдая за этой суетой.

— Езжай спокойно. Ни на кого не обращай внимания.

В районе Барвихи мы простились, и я пересела к Александре.

— Я буду звать тебя Алекс, — напомнила я ей.

20

Я лежала в постели и размышляла о том, как в моей тридцатиметровой спальне могла уместиться двухкомнатная квартира моего детства. С кухней и совмещенным санузлом. Я мысленно чертила границы помещений, выкрадывая места для кладовки и гардеробной (не помню, были ли они там?), и у меня получался довольно просторный домик для Барби. Я населила его двумя детьми (у меня был брат), мамой и папой. Вышло здорово, если представить себя ребенком. Потом вообразила себя мамой — не так много уборки, потом папой — и уехала на футбол. На этом моя потребность фантазировать не исчерпалась, и я попыталась представить себя их собакой. В домике для Барби — двухкомнатной квартире с кухней и санузлом — моей спальне. Ничего не получалось. Не получалось представить себя и кошкой. Я подумала, что курение наркотиков плохо действует на воображение.

Я спустилась вниз. Всюду был порядок, в столовой сервирован чай.

— Завтракать будешь? — доброжелательно спросила Алекс. Она сидела на диване, листая «АД».

— Видела филиппинку? — поинтересовалась я.

Алекс кивнула. Видимо, филиппинка оставалась незримой только для меня.

Я позавтракала в полном молчании и отправилась на работу с Алекс за рулем. После вчерашнего недиетического вечера почки не болели, из чего я сделала вывод, что абсолютно здорова. Но на всякий случай порцию таблеток увеличила вдвое.

У меня ничего не получалось.

Моя идея с развозочной кампанией трещала по швам, как женская рубашка на качке-чемпионе.

Склады, с которыми я хотела работать, давно нашли себе других партнеров.

Магазины расторгали договоры со мной.

Я чувствовала себя маленькой девочкой, которая хотела накрасить губы, а вымазала все лицо.

Я качалась на ножках плюшевого кресла, и апатия делала плюшевой меня саму.

Мои мозги уютно свернулись в моей голове и, наверное, задремали.

Все мое тело, от плюшевых мозгов до педикюра, было пронизано тупым безразличием.

Рабочий день давно закончился, я осталась в офисе одна.

Как эксгибиционисты наслаждаются своей наготой, я наслаждалась своей грустью. Это было неправильно, но приятно. Мне казалось, что я сплю с открытыми глазами. Я боялась шевельнуться, потому что знала, что достаточно малейшего движения — и это оцепенение пройдет.

Мне хотелось пережить этот день и верилось, что завтра все образуется.

В дверь постучали. Я все время забывала про Алекс. Она принесла трубку: мне звонил водитель. И включила свет.

У его мамы гиперкриз. Ей надо в больницу. Им не на чем ее отвезти — машина сгорела. Не могу ли я прислать водителя?

Нет, не могу. Это опасно. Она должна оставаться дома.

— Пойми меня, — просила я больного, перепуганного человека, — возможно, за вашей квартирой следят. Мы не можем рисковать. Я пришлю вам доктора. Он будет рядом с ней, пока в этом будет необходимость.

Он молчал. Лучше бы он кричал и посылал матом меня и всех моих Вов и Крыс.

Он молчал. И мне захотелось быть рядом с ним, поддержать его в этой изнуряющей борьбе за принципы и покой. Или, может быть, мне хотелось, чтобы он поддерживал меня?

Я позвонила своему врачу. Он обещал сделать все, что в его силах.

Все это время Алекс находилась в кабинете.

«Бедная девочка, — подумала я. — За два рабочих дня и тебе наркотики, и виляние перед ГАИ, и больная старушка, которую могут убить, и я — часами качаюсь в плюшевом кресле».

— Ты что-нибудь ела? — спросила я.

— Да. Вместе со всеми. — Она махнула в сторону приемной.

— Подожди меня. Скоро поедем.

Я решила отправиться к Веронике. Забраться с ногами в кресло в ее темном, зашторенном кабинете и укрыться от всего мира. Может быть, даже поплакать вместе. Как бонусный зайчик в игровом автомате, перед глазами всплыл Игорь. Конечно, он уже дома.