Я думала, что ответить, когда из кухни раздался счастливый голос Светланиной мамы:

— Светик! Здесь весы, о которых ты мечтала!

— Ой! — Светлана даже подпрыгнула. — Я ведь кормлю сама, мне его взвешивать надо.

— Электронные! — кричала ее мама из кухни так, словно кухна находилась на первом этаже, а мы на пятом.

— Неужели и в те времена были электронные весы? — удивленно спросила меня Светлана.

Я почувствовала себя мамой мамонта.

— Мне их из-за границы привезли, — пробормотала я.

Они суетились над вещами, что-то сразу мыли, что-то стирали и совершенно забыли обо мне.

Ребенок просулся и заплакал.

Я взяла его на руки. Он показался мне легче, чем Машины куклы. Какое забытое чувство — новорожденный ребенок на руках.

Светлана взяла его у меня и приложила к груди. Фиолетовый расплывчатый сосок был размером с его лицо. Я вышла на кухню.

Светланина мама курила, стараясь выпускать дым в открытую форточку. У нее не получалось, и она гоняла его по кухне рукой.

Я представила себе Сержа в качестве ее зятя.

…Первым делом она бы бросила курить.

— Вот молодец девка, — сказала она, видимо, про свою дочь. — Все ведь сама: и деньги зарабатывает, и дите родила.

Она говорила с уважением, которого вряд ли можно было бы добиться от моей мамы в подобных обстоятельствах.

— А?! — произнесла она не то вопросительно, не то утвердительно, и я испугалась, что она ждет одобрения от меня тоже. Светланина мама, наверное, считала меня одной из подружек своей дочери. — Квартиру сейчас покупает, это ж какие деньги… — Бычок полетел в форточку. — Она и в детстве такая была: надумает что, не отговорить. А жизнь-то вон какая тяжелая. — Она покосилась на меня, видимо ища и во мне признаки тяжелой жизни. Сочувственно вздохнула. — И мать, слава богу, не бросает.

Из комнаты донесся недовольный писк ребенка.

— Полюбила кого-то и родила. Сама. Вот такая любовь. Что ж теперь, что он умер…

— Погиб, — поправила я.

— Сереженька спит, — сказала Светлана, запахивая халат.

«Только не Сереженька! — хотела закричать я. — У этого имени нет ничего общего ни с этим ребенком, ни с этой кухней, ни с этим ужасным халатом!»

— Ну, я поехала. — Я попрощалась и вышла.

Из машины набрала Лене:

— Ты как?

— Нормально.

— Он тебе звонил?

— Это неважно. Забудь о нем. Я забыла.

Она говорила серьезно и совсем чуть-чуть грустно. Я сразу ей поверила.

— Ну и правильно. Миллион других будет. Еще в очередь будут выстраиваться!

— Да.

Мне позвонил брат моего водителя.

— Мы дали показания, — сообщил он, — охрана ваша приехала.

— Отлично.

— В понедельник они получат ордер на его арест.

— Спасибо.

Я проснулась среди ночи. В левом боку была такая боль, словно туда засунули крюк и поворачивали. Я не могла встать. Я не могла разогнуться. Кое-как спустилась вниз, к аптечке. Выпила эффералган.

Через два часа выпила еще.

Я не могла ничего делать, только плакать.

Боль не отпускала.

Рассвело.

Я выпила всю пачку обезболивающего, значительно превысив рекомендуемое количество.

Я позвонила в справочную «Би Лайн».

— Как мне вызвать скорую?

Скорая была у них самих.

Меня привезли в ЦКБ.

У меня был пиелонефрит.

Меня трясло от холода. Это называлось интоксикацией. У меня была температура тридцать девять и шесть.

Она держалась четыре дня.

Я измучилась так, что, если бы мне нужно было отпилить ногу, чтобы это закончилось, я отпилила бы ее сама.

Мне предложили сделать операцию на почке.

— Иначе мы потеряем девочку, — услышала я голос врача.

Они дали мне сорок минут. Если улучшения не будет — начнут операцию.

Через сорок минут температура спала.

Я заснула освобождающим, исцеляющим сном.

В четверг мне стало лучше. Мама, которая все это время была со мной, уехала домой. В пятницу я попросила телевизор. И телефон.

В офисе долго не брали трубку. Лучше бы ее не брали совсем.

Сергей сбежал. По слухам, в «Вимм-Билль-Данн».

Я не знаю точно, что было второй плохой новостью, которую он не успел мне сообщить, — это или то, что Люберецкий молочный завод, с которым мы сотрудничаем, закрыла санэпидемстанция.

— Все из-за вашей пахты! — кричал директор мне в трубку. — Кому вы там перешли дорогу?

— У вас есть факс? — спросила меня бухгалтер. — Я пошлю вам цифры. Мы несем огромные убытки!

Я огляделась. У меня была кровать, тумбочка и на ней телевизор. Факса не было.

— Выпишите меня, пожалуйста, — попросила я доктора, стараясь сделать максимально здоровое выражение лица.

— Пожалуйста, — согласился доктор, — месяца через два. А три недели лежать не вставая. Вы представляете, откуда мы вас вытащили?

Я пролежала, не вставая, еще неделю. Размеренная больничная жизнь действовала на мою психику благотворно. Самое большое потрясение, которое здесь могло случиться, — таракан в туалете.

День начинался с таблеток и ими же заканчивался. Больные радостно встречали посетителей, заглядывая в сумки с продуктами, звонили домой, сидя в коридоре на удобных кожаных креслах, и никуда не спешили.

Больше всего мне хотелось скорее уйти оттуда. Мне казалось, что жизнь проходит мимо.

Каждый день мне звонила бухгалтер. Многие перестали выходить на работу. Я попросила бухгалтера звонить реже. Прогрессия или, точнее, регрессия в цифрах была стабильной, и нехитрые математические расчеты я могла производить сама.

Приехала Лена.

Я сразу предложила ей стул, помня, как мне было неудобно стоять у постели водителя.

Жениха она бросила.

— Я, наверное, какая-то невезучая, — грустно сказала она, старательно отводя глаза от банки с анализом по Нечипоренко. — Попросила своего прибавить мне денег — подорожало же все с этим евро, а он сказал, что у него сейчас сложности. — Она вздохнула. — У него сложности, зато у нее нет. Вероника видела Van Cliff, который он ей на Новый год подарил. А мне — ручку от Bvlgari. Что, он думает, я с ней должна делать?

— Зато он тебе дом оставил, — я выступила в защиту бывшего Лениного мужа.

— Не желаю, конечно, никому зла, но пожил бы он сам на две тысячи долларов, которые мне дает, — мстительно произнесла она. — Гад. Была бы я мужиком, вообще бы ему ничего не дала.

Я рассмеялась.

— Даже если бы ты сама его бросила?

— Конечно. — Она убежденно кивнула. — А сколько бы он мне крови попортил до того, как я его бросила?

— Ты несправедлива, — вздохнула я.

— Ну да, я знаю. Просто мне денег не хватает.

Мама привезла Машу. Она смотрела на меня во все глаза и готова была остаться со мной в этой больнице.

— У тебя ничего не болит? — трогательно спросила она

— Нет. Просто лежу.

— Твоя филиппинка, — жаловалась мама, — требует такие продукты, которые только в «Стокмане» продаются.

— Ну, научи ее готовить пельмени.

— Я ее борщ научила готовить. Со сметаной. Она попробовала, так у нее расстройство желудка было три дня. Такие все нежные…

Потом приехала Катя.

Она заканчивала курс лечения от бесплодия.

— Каждый день на уколы езжу! Надоело страшно! — возмущалась она.

— Лишь бы результат был, — сказала я.

— Я к тебе ненадолго: в милицию еду, паспорт менять. Знаешь, новые эти паспорта?

— Ага. — Я кивнула. — У меня девочка одна договорилась в паспортном столе, ей год рождения поменяли.

— Да? — У Кати заблестели глаза. — Я бы тоже поменяла. Лет на пять меньше. А сколько надо дать?

— Не знаю. Дай сто долларов.

— Я и двести дам за такое дело!

Я ела жидкий бульончик, соответствующий моей диете, когда позвонила мама моего водителя. Я не сразу поняла, кто это. Первую минуту в трубке раздавались всхлипы, завывания и те звуки, которые издает умирающий, когда у него забирают кислородную подушку.

Предчувствие беды поселилось где-то в поджелудочной, как раковая клетка.