Махтумкули сказал:
— Мы не будем пачкать руки его кровью. Не в нем дело. Убьем одного — пришлют другого, да еще отомстят. Мы не раз испытывали на себе гнев шаха. Пусть векил убирается отсюда. Но только с одним условием — чтобы отвез шаху стихи, которые я написал. Согласны?
Вокруг одобрительно зашумели. А отец шепнул ему:
— Ты правильно рассудил, сынок.
Ободренный Махтумкули продолжал:
— Поручим нашим молодым джигитам проводить векила в дорогу. Клычли, возьмись-ка за это.
Клычли и несколько его сверстников с гиканьем кинулись поднимать векила. Они засунули ему за пазуху листок со стихами, усадили на старого ишака. Кто-то успел отрезать усы и бороду, а Клычли провел ладонью по днищу закопченного казана и на прощанье мазнул ею по лицу векила. Ишака ударили веревкой, и он затрусил по пыльной дороге из аула.
Посмеиваясь, люди расходились по своим кибиткам. Их ждали повседневные заботы. Те, кого успели обобрать сборщики подати, ловили разбредшихся мулов и разбирали свое добро.
У Давлетмамеда собрались аксакалы. Позвали и Махтумкули с Човдуром.
Селим-Махтум долго кашлял, схватившись за грудь, на шее у него от натуги взбухли вены. Наконец он заговорил хрипло:
— Векила отпустили — это хорошо. На наших руках нет крови. Но шах все равно не простит нам того, что произошло.
— Это так, — согласился Давлетмамед.
Старики закивали.
— Значит, надо быть наготове, — продолжал Селим-Махтум и повернулся в сторону Махтумкули и Човдура: — А это уже ваше дело, молодежь. Что скажете?
Човдур толкнул локтем поэта. Махтумкули сказал:
— Яшули, джигиты готовы защищать родной аул. Только…
— Ну-ку, говори! — подбодрил его Селим-Махтум.
— Силы у нас неравны. Если шах пришлет своих сарбазов, нам придется туго.
— Не надо бояться, — горячо возразил Човдур. — Пусть только сунутся! Моя сабля не подведет!
— Одна твоя? — усмехнулся Махтумкули.
— Почему одна? А другие джигиты? Да если надо будет, я за цеделю соберу три тысячи всадников. Всех гокленов подниму!
— Какие вы все горячие! — покачал головой Селим-Махтум. — Слушай, Давлетмамед, разве мы в эти годы тоже такие были?
Молла улыбнулся.
— Были, друг, были. Молодая кровь, а не спокойный разум руководила нами. С годами мы научились думать головой, а не сердцем.
— Да, годы! — вздохнул Селим-Махтум. — Ну, а ты что замолчал, Махтумкули?
Поэт не спешил с ответом. Его давно мучали мысли о будущей встрече с сарбазами шаха. Он был убежден, что встреча эта состоится, все дело только в сроках. И тогда…
— Одним нам не выстоять против войска шаха, — сказал он тихо. — Придется сниматься и уходить. А куда уйдешь? Вдали от родных мест лучше не будет.
— Так что ты предлагаешь? — спросил нетерпеливый Човдур.
— Если мы хотим жить на своей земле, не вставая на колени перед шахом, надо просить помощи у иомудов, — решился Махтумкули высказать заветное.
Старики заволновались.
— Э, что-то ты не по той тропе пошел, — сказал сердито Селим-Махтум. — Гоклен никогда не будет просить помощи у иомуда.
— А почему? — как можно мягче возразил Махтумкули. — Разве все мы не туркмены? Я больше скажу — надо послать гонцов к язырам, к алили, посоветоваться с их стариками. Только когда все туркмены объединятся, никакой враг не будет нам страшен. Надо нам жить одной дружной семьей.
— Надо искать помощи в Афганистане, — упрямо стоял на своем Селим-Махтум, — а не кланяться иомудам.
— Завести дружбу с афганцами тоже нужно, — согласился Махтумкули. — Но прежде всего необходимо добиться объединения туркменских племен. В этом наша сила.
Селим-Махтум насупился, засопел сердито.
Неприлично спорить со стариками, и Давлетмамед сказал:
— Ладно сынок, мы тут посоветуемся, а вы идите с Човдуром, отдыхайте.
Друзья вышли из кибитки.
Поселок жил своей обычной жизнью. Дымили там-дыры, в пыли играли оборванные ребятишки, женщины шли с кувшинами к Атреку, с окраины доносился стук молотка по наковальне.
— Знаешь, Човдур, — сказал вдруг Махтумкули, — я собираюсь съездить в Аджархан.
— К урусам? — изумился Човдур.
— Да, к ним. Мне кажется, что в будущем туркмены и русские станут большими друзьями.
— Отцу известно о твоем намерении?
Махтумкули помолчал, потом сказал негромко:
— Ты же знаешь, что я ничего не скрываю от него.
— Но если Ханали… — начал было Човдур, но Махтумкули положил ему руку на плечо.
— А вот это уже зависит от того, как ты умеешь молчать, — сказал он и посмотрел в глаза друга.
VI
«Нет, — решил молла Давлетмамед, — шах не мог от души пригласить Махтумкули в гости. Тут что-то кроется. Надо быть осторожным».
— Разве вы не рады? — угодливо улыбаясь, спросил Шатырбек. — Вашему знаменитому сыну оказана такая честь. Я уверен, что он с радостью посетит дворец шаха, где его ждут с распростертыми объятиями. Вы, конечно, пошлете его?
— Мой сын уже достаточно взрослый человек и сам может решать, ехать ему в гости или нет, — не очень вежливо ответил молла.
— Но вы как отец… — заюлил Шатырбек. — Он будет советоваться с вами и…
— Я скажу ему: «Подумай, сынок, смеем ли мы, ничтожные, отнимать время у самого шаха?»
Кустистые брови Шатырбека удивленно поднялись.
— Но ведь шах его приглашает, молла. Птица Хумай садится на вашу кибитку, не спугните ее.
Давлетмамед улыбнулся.
— Никому еще не доводилось взглянуть на листья туби, бек. Все в руках аллаха.
— Верно, верно говорите, молла, — подхватил Шатырбек. — Воля аллаха в этом почетном приглашении.
«И чего он так старается? — с неприязнью подумал Давлетмамед. — Видна, ему пообещали немало золота. Только за что?»
— Ладно, — примирительно сказал он. — Приедет Махтумкули, поговорим и решим. А пока отдыхайте. Все ли у вас есть, что нужно? Не требуется ли чего?
Шатырбек понял, что пора уходить.
— Благодарю вас, молла, нам ничего не требуется.
— А если вам надо куда-то ехать, — словно бы между прочим сказал Давлетмамед, — то оставьте приглашение, я передам его сыну.
Шатырбек испугался.
— Нет, нет, — торопливо ответил он, — шах приказал мне вручить приглашение в руки самому Махтумкули. А воля шаха для меня священна. Я буду ждать, сколько бы ни потребовалось.
— Дело ваше, — согласился хозяин, — я не могу давать советы посланцу шаха. Ждите. Постель, чай и чурек мы всегда найдем для гостей.
— Благодарю вас, молла. — Шатырбек поклонился и направился к двери.
— Да, бек, — позвал его Давлетмамед, — возьмите свои подарки. Я их не заслужил.
Шатырбек растерялся.
— Но… ваш сын… его стихи… — забормотал он.
— Ну, если Махтумкули примет — его дело. А я не могу. Не обижайтесь, бек.
Шатырбек впихнул халаты в хурджун, подхватил его и стремительно вышел, едва сдерживая гнев.
Какая-то тень мелькнула и скрылась за стогом сена, припасенного для лошадей. Не владея собой, Шатырбек выхватил кривую, сверкнувшую на солнце саблю и бросился к загону. Большой белый пес резко остановился и зарычал, оскалив клыки. Шатырбек отступил, вложил саблю в ножны. Он вдруг с облегчением подумал, что расправа с меченым сарбазом была бы совсем некстати. И без того этот презренный, возомнивший о себе старик относится к нему с подозрением. Ну, ничего, погодите, вы еще вспомните Шатырбека!..
Ночью он плохо спал: то забывался тяжелым сном, то лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к шорохам и думая о своей странной судьбе, так и не обеспечившей ему на старости лет спокойную жизнь. Может быть, теперь, наконец, все переменится? Скорей бы вернулся проклятый поэт. Тогда… Но что будет тогда? Бек похолодел от мысли, что Махтумкули наотрез откажется ехать во дворец. Ведь силой его не увезешь. Говорят, именно в этом ауле чуть не убили векила… А вернуться ни с чем — значит навлечь на себя немилость шаха, снова унижаться перед мейханщиками, выпрашивать у них парочку кебаба.
