Что же всё это значит? Если бы Карлыев написал такое заявление на него? Мог бы он простить? Нет! В порошок бы стёр. А как поступил Карлыев? Защищал своего противника перед всем народом! Почему он так себя повёл? Может быть, он проявил особенно утончённое двуличие, чтобы затуманить людям глаза? Посмотрите, мол, какой я добрый и выдержанный человек! А что, если он говорил от чистого сердца?
Ханову казалось, что ему станет легче, если он сумеет расшифровать все эти «может быть» и «а что, если». Но сколько он ни думал, неясных вопросов становилось всё больше.
В этих раздумьях Ханов не замечал, как летит время. Он просто вдруг понял, что не может больше сидеть в пустом доме. Тоска заела. Да и как же было не затосковать привыкшему к активной деятельности человеку? Работа. Охота. Уютный дом. Вкусная еда. Хорошо заваренный чай. А сейчас — одиночество. Стол, заваленный грязной посудой. Колбаса и сыр, и снова колбаса и сыр. Чёрствый хлеб. Да ещё ко всему, чтобы выпить пиалушку чая, надо бежать на кухню и ставить чайник. Уж к этому он решительно не приспособлен.
— Вот когда мне нужна Алтынджемал! — сказал он, поразившись звуку собственного голоса.
Да, они живут в одном городе, но Алтынджемал теперь недосягаема. И хотя вслух Ханов произносил имя своей возлюбленной, в глубине души он думал о Шекер, боясь даже самому себе признаться в этом..
Сколько ни повторяй слово «халва», во рту слаще не станет. Так и от его раздумий — теперь это он понимает — толку не будет. Надо выйти на люди и немножко проветриться.
Ханов привёл себя в порядок и во второй половине дня вышел из дома.
На центральной улице, пересекавшей весь город, было особенно многолюдно.
Возле кино толпился народ. Ханов остановился. Шёл итальянский фильм с участием Софи Лорен и Марчелло Мастроянни. У кассы была давка. Но он и не собирался идти в кино, просто его внимание привлекла хорошенькая женщина, изображённая на афише. Его заметил директор хлопкозавода. Вытянув шею, он помахал Ханову из толпы.
— Есть билетик, пойдёмте!
Ханов отрицательно покачал головой. Ему было не до кино.
Больше нигде не задерживаясь, он довольно быстро добрался до ресторана дяди Ащота.
Ашот Григорьевич находился в зале и, увидев Ханова, пошёл к нему навстречу.
— Не ожидал, не ожидал!
«Узнал, наверно, обо всём и теперь хочет поиздеваться!» — подумал Ханов и грубовато спросил:
— Разве у вас не для всех открыто?
— Что вы, товарищ Ханов! — добродушно улыбнулся директор. — Очень рад видеть вас здесь, польщён. Правда, я вас не сразу узнал. Привык видеть в гимнастёрке. Но, должен сказать, что костюм вам, пожалуй, больше к лицу. Идёмте, идёмте.
— Куда вы меня ведёте?
— У нас есть отдельные кабинеты. Там спокойнее.
— Нет, устройте меня здесь. Я и так бегу от одиночества.
— А не шумно ли тут будет?
— Не беда.
Свободных мест не было. У стены стояли два столика с табличками «занято». Именно туда и повёл Ашот Григорьевич Ханова.
— Пожалуйста! — пригласил он гостя, сняв с одного столика табличку.
Запахи уксуса и лука, гулявшие по просторному, залу, разожгли аппетит Ханова.
— Чем будете кормить и поить? — спросил он.
— Дай бог здоровья дяде Ашоту, для вас он отыщет и птичье молоко, — пошутил директор.
— Вы сегодня, как я погляжу, в хорошем настроении?
— Если к нам почаще будут приходить такие посетители, как вы… — Ашот Григорьевич не договорил и почтительно склонил голову.
— Я голоден, Ашот Григорьевич. Несколько дней горячего не ел… Шашлык есть?
— Шашлык жестковатый. Мясо старого барана-производителя. Лучше возьмите люля-кебаб. Молотое мясо помягче.
— Неужели у вас делают шашлыки из старого барана?
— Я и сам удивляюсь не меньше вашего.
— От того, что вы сидите, сложа руки, и удивляетесь, вашим гостям лучше не будет. Надо требовать, Ашот Григорьевич, требовать! Разве у нас мало двухгодовалых овец?
— Нам их не дают. А когда мы хотим купить на базаре, вы сами не позволяете.
— Этого ещё не хватало! На базаре! — возмутился Ханов.
— Простите меня, но ничего худого в этом не вижу. Я бы вообще все рестораны перевёл на хозрасчёт. Уж тогда-то мы бы угощали своих посетителей любым блюдом! — Заметив, что Ханов его не слушает, Ашот Григорьевич предложил: — А может быть, попробуете нашей жареной рыбы?
— Наверное, мороженая?
— У нас всё мороженое.
— Откуда рыба?
— Наша местная. Мургабский сом.
— Вы и мургабского сома замораживаете?
— А что делать? — развёл руками Ашот Григорьевич. — Ведь как получается: ловит одно ведомство, а продаёт другое.
— Ну, давайте тогда, что есть.
Едва директор скрылся за бархатной шторой, официантка принесла на узорном, подносе бутылку армянского коньяка, бутылку грузинского шампанского и вазу с виноградом.
Окинув взглядом черноглазую, Ханов сказал:
— Если вы, милая, не поможете, я один столько не смогу выпить.
— Выпьете сколько сможете, — холодно улыбнулась девушка.
— И то верно.
Официантка ушла и вскоре явилась с едой.
Ханов выпил рюмку коньяку и принялся за люля-кебаб. Тут он насторожился, услышав знакомые голоса. Перед буфетной стойкой препирались между собой Чары и Ширли Лысый.
— Слушай, Чарыджан, не заставляй меня больше пить! — встряхивая бородкой, кричал, словно глухому, уже весёленький Ширли. — Если влить в брюхо старой коровы пиво, которое я сегодня выпил, оно лопнет, как надутый пузырь.
— Значит, ты покончил с намазом и перешёл на пиво? Ну, ладно, а на водохранилище поедешь?
— Ты мне не говори про водохранилище, Чары-джан. Чуть только я отдаляюсь от Овадан, как мне становится не по себе.
— Выходит, и правда, ты влюблён в свою Овадан.
— Если у тебя будет такая жена, как Овадан, и ты её будешь любить!
— Что же мне сказать прорабу? Он держит для тебя новенький бульдозер.
— Да говори что хочешь!
— Не можешь или жены боишься?
— Вот, ей-богу, Чары!.. Допивай своё пиво и сматывайся на водохранилище, а я пойду домой.
— Нехорошо, Ширли, не по-мужски. Не надо было обещать.
— Отвяжись от меня, Чары. С меня хватит и маленькой мастерской, тем более, что она близко от дома. Прихожу. Делаю то, что приказывают. А вечером с женой сижу. Скажу чай — чай несёт. Скажу чурек — чурек. О другом рае и не мечтаю.
— Ну, ладно, делай, как знаешь, — смирился, наконец, Чары и, поставив пустой бокал на буфетную стойку, собрался идти. Но Ширли положил руку ему на плечо и ткнул пальцем в зал:
— Кто это, Чарыджан?
— Где?
— Тот солидный мужчина, который сидит один за крайним столиком?
— Вроде, Каландар Ханов.
— Он самый! Хоть и не в гимнастёрке, а я его сразу узнал. Давай подойдём!
Чары схватил за руку покачивающегося приятеля:
— Стой! Человек обедает, зачем тебе мешать ему?
— Поздравлю! — хлопнув себя в грудь, сказал Ширли Лысый и обратился к буфетчику. — Налей, брат, два бокала пива! Один для меня, а второй для товарища Ханова!
— Не наливайте! — бросил буфетчику Чары. — С чем ты собираешься его поздравить? — не отпуская руку Лысого, спросил он.
— Ты ведь был в пустыне и ничего не знаешь! — И Ширли довольно громко рассказал о том, какие слухи бродят по городу.
— Ширли, это мальчишество!
— Почему? Помнишь, как он нас с тобой тогда «поздравил», чего же нам отставать? Скажем ему всё, что думаем.
— Это подло. Почему ты молчал, когда он был начальником? Мужества не хватало? А теперь расхрабрился!
— Ну и пусть, говори что хочешь, а я пойду! — И Лысый двинулся по залу.
— Ширли, вернись!
— А?
— Потом не говори, что не слышал. Если ты сейчас скажешь ему хоть одно слово, даже просто «здравствуйте», больше никогда не подходи ко мне, я тебя знать не желаю.
Ширли хоть и был пьян, но, почувствовав, что Чары говорит серьёзно, остановился и почесал затылок.
— Может, и правда, не стоит?
— Тут и думать нечего! А если и есть о чём думать, так о собственной чести!