— Говорите о заявлении! — напомнил ему Сергеев.

— Анатолий Иванович, вы напрасно сбиваете меня. Я говорю именно о заявлении. Предположим, надежды Назаровой сбылись, и товарищ Ханов освобождён. Может быть, сама Назарова метит на это место? Или она подскажет подходящую кандидатуру?

— Это не твоя забота! — снова не удержался Санджар-ага. — Пусть только освободят, а человек найдётся.

— Да, конечно, найдётся. Но не будем забывать — руководитель руководителю рознь. Такие руководители, как товарищ Ханов, на улице на валяются! Тот факт, что товарищ Карлыев заставил нас избрать председателем свою сообщницу, в тысячу раз страшнее угроз товарища Ханова, о которых тут кричала Назарова. Значит, надо не Ханова освобождать, а Карлыева. И это будет справедливо!

Аймурадов с таким победоносным видом прошёл и сел на своё место, что его сосед невольно рассмеялся.

Слова попросил Тойли Мерген.

— Я не собирался выступать, — откинув со лба волосы, неторопливо начал он. — Если Аймурадов взошёл на эту трибуну по доброй воле, наточив предварительно зубы, то я стою здесь, можно сказать, вынужденно. Я ни разу в жизни не писал жалоб. И не люблю жалобщиков. Если бы товарищ Ханов не написал этой кляузы, было бы гораздо лучше. Раз вопрос нельзя решить в открытом споре, никакие бумажки не помогут. Подобные жалобы — признак слабости, даже трусости. И когда я только услышал об этом заявлении, крупная фигура товарища Ханова прямо-таки съёжилась в моих глазах. А я, по правде говоря, считал вас, товарищ Ханов, человеком сильным, мужественным. Но так уж вышло, желаем мы того или нет, а заявление написано. И нам ничего не остаётся, как обсуждать его. Если бы Аймурадов был председателем колхоза, а не Назарова, на которую он сейчас так энергично налетал, он бы, конечно, и рта не раскрыл. А она не побоялась говорить. И сказала много справедливого. Но некоторые вещи, высказанные Шасолтан, мне не понравились. Перемудрила сна по молодости лет. Есть такая пословица: «Одна овца и пыли не поднимет». Тойли Мерген один, без народа, — ничто. Поэтому надо ли возносить его до небес, восхвалять его, даже поклоняться его ошибкам?

Тойли Мерген развёл руками и немного помолчал, собираясь с мыслями.

Сосед Аймурадова, воспользовавшись короткой паузой, спросил его:

— Что-то ты перестал улыбаться, не любишь, когда о тебе говорят?

— Пусть говорят, раз язык без костей, — пробурчал явно поблекший завфермой.

Сергеев попросил Тойли Мергена продолжать.

— Заявление товарища Ханова уже отняло у нас много драгоценного времени, — снова заговорил Тойли Мерген. — Чтобы не топтаться на месте, давайте отбросим мелкие обиды и поговорим лучше о том, как бы нам подружнее жить, подружнее работать.

Санджар-ага, у которого всё нутро горело от речи Аймурадова, услышав последние слова Тойли Мергена, закричал с места:

— О чём ты толкуешь, Тойлиджан! Если бы такое было возможно, весь мир давно стал бы цветущим садом!

После речи Тойли Мергена уже никого не приходилось упрашивать. Один за другим на трибуну выходили ораторы. И, надо сказать, разговор о заявлении Ханова пошёл принципиальный.

У Карлыева, конечно, было достаточно сторонников. Но и Ханов не остался в одиночестве. Например, директор хлопковой базы, тоже находивший в окриках и угрозах особую усладу, закончил своё выступление такой громкой фразой:

— Мы лично гордимся энергией товарища Ханова!

Когда Ханов слышал слова, подобные этим, лицо у него прямо на глазах светлело. А Карлыев, что бы о нём ни говорили, казался даже безучастным. Во всяком случае, ничего, кроме терпеливого внимания, нельзя было прочесть на его лице.

После выступления Сергеева и начальника сельхозуправления исполкома Сапалыева Тойли Мерген поднял руку.

— Вы ещё что-то хотите сказать, Тойли-ага?

— Нет. По-моему, пора кончать прения и дать слово секретарю райкома. А так мы и за семь дней не управимся.

— Что за человек! — крикнул, вскочив с места, возмущённый Аймурадов. — И здесь он хочет заткнуть людям рты.

— Проголосуем, товарищи. Кто за предложение Тойли Мергена?

Сергеев встал. Но ему даже не пришлось подсчитывать голоса. Почти все находившиеся в зале подняли руки. И слово было предоставлено секретарю райкома.

Поднявшись на трибуну, Карлыев не сразу заговорил. Он стоял какое-то время молча, глядя куда-то поверх голов, наверно, в который раз обдумывая то, что собирался сказать.

Напряжённую тишину зала нарушил Ханов. У него, видно, не хватило выдержки. Бросив на тетрадь в чёрном переплёте, кстати, такую же, как у Гайли Кособокого, красно-синий карандаш, которым он записывал все выступления, он громко сказал:

— Мы ждём!

Карлыев отхлебнул глоток чаю и не сразу ответил:

— Я знаю, что ждёте.

— Может, вам нечего сказать? — самодовольно усмехнулся Ханов.

— Я всё думаю, не уступить ли вам очередь. Не будет ли вам потом труднее говорить.

— Вы хотите меня запугать?

— Вы прекрасно знаете, что я никогда никого не запугиваю. Я хочу облегчить вашу ношу.

— Неужели моя ноша тяжелее вашей?

— По-моему, пленум вам это разъяснил.

— Вы… Вы хотите сказать, что я в чём-то не прав?

— Да. И вам ещё не поздно признаться в этом.

Глядя в зал, Ханов уверенно заявил:

— Если бы у меня было хоть малейшее сомнение в своей правоте, я никогда не взялся бы за перо. Так что не теряйте лучше времени!

Только после этого секретарь райкома обратился к залу.

— На первый, и я бы даже сказал, поверхностный взгляд, — начал он, — заявление товарища Ханова можно посчитать поклёпом, клеветой. Некоторые примерно так и говорили. Верно ли это? По-моему, нет. Начальник сельхозуправления, а также Шасолтан Назарова попытались разобраться в этом заявлении. Но и они, по-моему, не добрались до сути. Если бы претензии товарища Ханова сводились просто к клевете, на них не трудно было бы найти ответ. Не вопрос гораздо серьёзнее, чем многие думают. Для членов бюро райкома, в том числе и для меня, не ново то, что говорится в заявлении, потому что мы повседневно наблюдаем товарища Ханова. Каков стиль его работы? Нельзя никому доверять, кроме, конечно, себя самого. Ни с кем не надо советоваться, только приказывать, только отдавать распоряжения. Если дело сделано — ладно. Если нет, зачем тратить время на выяснение причин. Куда проще воспользоваться своей властью, а значит — наказать, прогнать, освободить. Короче говоря, настоящий руководитель должен уметь властвовать. Товарищ Ханов совершенно искренне считает, что по-другому работать нельзя.

Вот Тойли Мерген сказал тут, что зря товарищ Ханов написал своё заявление. Нет, Тойли-ага, не зря! Иначе вопрос так и остался бы не раскрытым. Да и вообще кое-что в заявлении указано справедливо.

Люди в зале задвигались. А Карлыев отпил ещё глоток чаю.

— Товарищи, я сейчас всё объясню. Нас всех, я имею в виду райком, не меньше, чем товарища Ханова, возмутил поступок Тойли Мергена. Нельзя бороться с отсталыми людьми, вроде Гайли Кособокого, такими, простите меня, дикими методами. Не только мы, но и правление колхоза осудило за это Тойли Мергена. И он, как человек честный, признал наше осуждение справедливым. Но ведь товарищ. Ханов требовал вообще отстранить от работы этого почтенного труженика. Вот я и предлагаю, товарищи, не делать поспешных выводов и в отношении самого товарища Ханова.

Если мы начнём отстранять от работы каждого, совершившего ошибку, вокруг нас пусто станет. Хоть это и трудно и не безболезненно, мне думается, будет правильно, если мы постараемся помочь товарищу Ханову. Конечно, мы не всесильны, нужно, прежде всего, чтобы сам товарищ Ханов захотел воспользоваться нашей помощью.

Я всегда говорил и сейчас повторяю, что мы имеем дело с человеком энергичным. И, если он, как коммунист, осознаёт свои ошибки, то мы с радостью поработаем вместе, плечом к плечу. Но если он не захочет признать себя неправым… — Карлыев развёл руками и, не закончив фразы, сошёл с трибуны.