Евклидова геометрия вовсе не была известна. «Богомерзостен перед Богом всяк любяй геометрию» — гласила тогдашняя церковная мудрость. Измерять площадей и углов не умели. Не было и соответствующих приборов. Единственным землемерным орудием была веревка. Первый учебник геометрии англичанина Фарвардсона — учителя навигацкой школы,— появился в 1719 году. Что же касается науки и всяких открытий, то они шли мимо тогдашней России — Коперник, Кеплер, Тихо де Браге, Галилей, Ньютон. Имя Ньютона впервые встречается в устах Петра Великого. В других областях знаний, особенно в астрономии, в физике, в географии, москвичи продолжали жить откровениями древних христианских писателей, вроде Козьмы Индикоплова, Епифания Кипрского, и представляли вселенную в форме сундука с полукруглой крышей. Сведения о ботанике и зоологии почерпались не наблюдением над природой, а из книги «Физиолог», составленной тоже в первые века христианства. О слонах, например, там можно прочесть: «Естество слона таково: если упадет, не может встать; не сгибаются у него колени. Когда он захочет спать, то засыпает, прислонившись к дубу. Охотники же, понимая слоновое естество, подпиливают дерево. Когда слон, придя, обопрется о него, дуб сломится и слон начнет реветь. Другой слон, услыхав, придет ему помогать и, не будучи в состоянии помочь, упадет сам, и закричат оба. Тогда придут 12 слонов, и те не смогут поднять лежащего, и снова все возопиют. После же всех придет малый слоник, просунет хобот под лежащего и подымет его. Естество же малого слона таково: если покадишь, или волосом, или костью его, где бы то ни было — ни бес, ни змея туда не войдут».

Вот книжные пособия, на которых основывалась московская образованность до XVIII века. Необходимость спешного внедрения в русское общество естественно-исторических и математических наук не требует объяснения. Одним из первых мероприятий Петра в этом направлении было учреждение школы математических и навигацких наук и открытие сети цифирных школ.

Для нас сейчас эти общеобразовательные и культурные реформы приобретают едва ли не больший интерес, чем все остальное. Через них Россия стала Россией. Когда хулители перечисляют все личные недостатки и пороки Петра — пьянство, грубость, жестокость, невоспитанность, то никогда не принимают во внимание великих результатов его деятельности. Не замечают даже, что язык, которым бранят его — прямой продукт его культурных преобразований.

Шпенглер свихнул немало голов своим противопоставлением культуры цивилизации. К счастью, это не долго держалось, и тождество обоих этих терминов было восстановлено. Кораблестроение — такое же завоевание культуры, что и живопись, что и литература. Но в данном случае, в игре этими терминами видим простое противоречие фактам.

Конечно, европейская техника, особенно в условиях войны, имела первостепенное значение для России. Царь потратил немало трудов и денег для овладения ею. После него осталось более 200 фабрик и заводов. Но это не дает права утверждать, будто одна «материальная цивилизация» поглощала его внимание. Посылал он своих людей не в одни только доки и на заводы. В одинаковой мере предметами их изучения были математические науки, медицина, архитектура, живопись. Создателем первого научного русского календаря, вышедшего в 1719 году, был русский ученый Алексей Изволов, посланный за границу и там получивший образование. Первые крупные живописцы петровского времени — братья Никитины, Матвеев, Черкасов, Захаров — получили художественное образование в Голландии, в Италии. Приглашались из-за границы иноземные живописцы, вроде голландцев Танауэра, Гзеля, Пильмана, вроде французов Жувенэ и Каравака, сделавшись учителями русского юношества. Стены петергофского Монплезира и других петровских резиденций украшались произведениями европейской живописи (голландской, по преимуществу). Шедевров там не было. Какой-нибудь Адам Сило, а не Ван де Вельде, не Рюиздаль, но это — несомненное свидетельство интереса Петра к живописи. Он положил начало широкому ввозу в Россию предметов искусства, археологии, экспонатов по минералогии, ботанике, зоологии, медицине, всевозможных «раритетов», «курьезитетов» и «монстров». Учреждением Кунсткамеры было положено начало музейному делу в России. Царь до такой степени увлекся пополнением ее новыми экспонатами, что особым приказом велел сдавать туда всех родившихся уродцев. Через некоторое время последовал новый приказ, гласивший, что хотя уродов представляют в Кунсткамеру, но мало, тогда как в таком великом государстве их должно быть больше.

Сам Пётр был увлечен некоторыми научными дисциплинами, особенно медициной. В Голландии он часто посещал анатомический музей и присутствовал при операциях. Хирургия до того захватила его, что он возгорелся желанием самому попробовать это дело. Приобретши набор инструментов, он стал грозой своих приближенных. При первой жалобе на недомогание царь являлся к больному во всеоружии и «взрезывал». Пациент чаще всего умирал. Так, он отправил на тот свет своего шута Битку. Тот упал с крыльца и сломал ребро — случай, даже при отсутствии медицинской помощи, не опасный для жизни. Но Пётр признал необходимым хирургическое вмешательство. Такому же хирургическому вмешательству, несмотря на протесты, подверглась немецкая вдова в Москве. Царь «взрезывал» ей живот. Вдова тоже умерла. Все это, конечно, варварство. Но если вспомнить, сколько народа зарезано на операционном столе самими врачами, то детскую любознательность можно простить тому, от кого пошло медицинское образование в России и Медико-хирургическая академия.

В былые времена всякого рода лекции и чтения о Петре касались преимущественно переустройства государственного аппарата — упразднения Боярской думы и приказной системы, учреждения Сената, учреждения Коллегии,— этих предшественниц министерств. Начни мы погружаться в этот сюжет, это заняло бы у нас не один вечер.

Но пафос петровских преобразований лежит не в этом. Они подобны перемене мировоззрения, внутреннему перерождению. Недаром наиболее злостными и упорными их врагами были люди старого, архаического закала, воспитанные на «Домострое». Недовольство их заключалась в том, что Пётр, по примеру Западной Европы, начал освобождение своей страны от средневекового теократического мировоззрения. Вот, например, какой указ был дан царем Алексеем Михайловичем в 1648 году: «В домах, на улицах и в полях песен не петь, по вечерам на позорища не сходиться, не плясать, руками не плескать, в ладоши не бить и игр не слушать… на святках в бесовское сонмище не сходиться, игр бесовских не играть… такими помрачными делами душ своих не губить». Погубление душ усматривалось в самом невинном юношеском веселье. Скоморохов, этих единственных в то время представителей народного развлекательного зрелища — простодушного и безобидного — церковь преследовала, как врагов благочестия. Кто знаком с Домостроем, тот легко представит себе, по какому катехизису строилась мораль, воспитание, весь уклад тогдашней частной жизни. Она приближалась к монастырю. Женщина в Московской Руси не запиралась в гарем, но и частое ее появление на людях считалось зазорным. Церковь требовала отречения человека от своего счастья, от стремления к нему. Этому божественному закону стал противопоставляться «естественный закон», пришедший в Россию с юридическими сочинениями Гуго Гроция и Эрика Пуффендорфа, переведенными на русский язык по приказу Петра. Началось медленное, но неуклонное внедрение в московские умы идеи «светского жития». Но только после смерти Петра появилась первая в России принципиальная защита «светского жития» в сочинении, озаглавленном «“Разговор о пользе наук и училищ», автором которого был В. Н. Татищев — соратник Петра и первый русский географ и историк. Трактат его оправдывал стремление человека к счастью и к удовлетворению природных склонностей. Для него «естественный закон был то же, что закон божественный, ибо все, созданное Богом, чисто и свято. Зато церковный закон — не божеский и не естественный, он “самовольный“».