Но постепенно небо светлело. Одна за другой выступали на нем вершины сопок, и, наконец, вспыхнула белым холодным огнем кварцевая корона Государя — самой высокой вершины побережья.
Иван Васильевич сидел на шершавом стылом камне, бросив на него свернутую палатку, и курил. Дым не уходил вверх, а сливался с причудливыми струями тумана меж камней. «Будет погожий день», — подумал он, машинально следя за струйками дыма. Чуть ниже, на широком карнизе, заросшем настоящим белоствольным березняком, примостились две палатки. Одна скромная, как серая мышка, — в ней спят девчата. Другая кричит на все побережье южным оранжевым цветом, и на боку черная кособокая надпись: «Ну, погоди!» Там Ян… Не он один — в палатке спят трое мальчишек. Но так уж получалось, что, подумав о них, Иван Васильевич прежде всего видел Яна. Эту роскошную палатку подарил Яну отец, известный геолог. А Ян «украсил» ее.
Каждая из трех девушек по-своему отозвалась на Яново художество. Еще с вечера, когда ставили палатки.
Властная Ира, увидев это, бросила:
— Не остроумно!
Галя захихикала, не зная, чью сторону принять. А Наташа сказала печально:
— Удивительное дело, ты портишь все, к чему прикоснешься.
И Ян, не обративший внимания на выговор Иры, от слов Наташи взвился на дыбы.
Как-то ребята уживутся вместе? Может быть, правы были те, кто до сих пор твердит: спортивный лагерь только для мальчиков, а девочкам делать там нечего. Но Ян… Ох, как с ним будет непросто! Да еще и дружок его Раджа. Невозможно понять, что связывает таких разных ребят? А что вообще влечет их и отталкивает друг от друга? Разве взрослые всегда это знают?
Иван Васильевич вспомнил позавчерашний разговор в детской комнате милиции. Усталая женщина с погонами капитана милиции, его давняя знакомая Клавдия Семеновна, сказала:
— Я бы на вашем месте не взялась вести в поход таких ребят. Десять лет в детской комнате работаю, но такой трудный парень, как Ян, впервые мне встретился. Раджа — не то, с ним легче. У мальчишки неблагополучно в семье, но это не его вина. А Ян… Нет, положительно не берусь предсказать, на что способен! И отец ему потакает, как маленькому! Так вам одного его мало, вы еще и Ирочку берете… Не много ли будет, справитесь ли?
— Но ведь в поход пойдут и обычные ребята. Я беру и свою дочь. Неужели бы я рискнул на это, если бы чего-то боялся? — возразил Иван Васильевич.
Сказал и подумал, что честен не до конца — есть сомнения. Не страх, именно сомнение: удастся ли, поможет ли его затея ребятам найти самих себя? Ведь сама идея совместного похода таких разных ребят родилась почти внезапно.
Клавдия Семеновна отлично поняла, о чем он думает.
— Ладно, попробуйте, а то просомневаемся… Мы все испробовали, что могли. Нужно, чтобы у ребят пробудился интерес хоть к чему-то, кроме любования своими «подвигами».
— Вот и я так думаю, — кивнул Иван Васильевич.
Они расстались, как и всегда, друзьями.
Небо окончательно посветлело. Ярче, синее оно не станет и в полдень — это Север, буйство красок приходит сюда только осенью, а сейчас ранняя весна. Светлое и бесконечно высокое небо, острые, иззубренные вершины приморских сопок, белая пелена тумана на бухте и сияющая, даже в пасмурную погоду, вершина Государя.
Иван Васильевич не впервые встречал рассвет в сопках. Он сидел и смотрел на море, но мысли были заняты только ребятами, а не окружающей красотой.
Сначала он даже не понял, что отвлекло его от размышлений, но уже насторожился: любая неожиданность в тайге сулит опасность. Рука потянулась за ружьем, лежавшим на соседнем плоском камне. Но тут же он увидел, что вспугнул его думы не медведь, а человек: возле самой вершины Государя появилась крошечная человеческая фигурка.
Иван Васильевич только головой покачал: на опасный карниз возле венца карабкалась девчонка лет двенадцати, может, чуть больше. С ума сойти, кто ее пустил одну в такое место и в такую рань? Однако похоже было, что девчонке все это не впервой: даже коварная сланцевая плитка падала из-под ее ног не дождем, а редко, как капель. Вот почти обогнула вершину и встала на узкой площадке, косо нависшей над морем. Чего-то ждет.
В эту минуту возле горизонта появилась серебряная полоска, почти мгновенно выгнувшаяся клином. За ней еще одна, еще… Один за другим выплывали из моря косяки белых лебедей. Вот они ближе, широко распластались по небу и светятся уже не заиндевелым серебром, а чистой белизной первого снега. Широкую чашу бухты заполнил медный звон их голосов. Кажется, птицам не будет конца. Неуловимо быстрый и плавный взмах крыльев, вытянутые, как стрелы в полете, шеи. Снег и серебро, а под крыльями синие тени, какие ложатся в распадках по первопутку. Маховые перья чуть кудрявятся, словно обсыпанные инеем. Медленно и до горечи быстро проплывает в вышине корабельный строй лебедей!
Девочка на обрыве проводила взглядом последний лебединый клин. И только тут Иван Васильевич опомнился: проспали! Олухи несчастные, какую красоту проворонили.
— Эй, в палатках! — крикнул он, приложив руку рупором ко рту. — По коням!
Полог оранжевой палатки откинулся, и оттуда появился причесанный и сияющий Ян, словно не спал вовсе.
— О чем гевалт, бояре? Я Шуйского не вижу среди тут… В чем дело, Иван Васильевич, вы, кажется, нас звали?
— Лебедей проспали, ваше величество.
— Ах, лебедей… Ну, это пустяки. Вот если бы уток. Мы бы уточку-то в глину и под костер, по-геологически, а? — Ян облизнулся с нарочитой плотоядностью и потянулся всем телом.
Из палатки показалась цыганская лохматая голова Раджи.
— Утки? Где утки? — спросил он спросонья хриплым басом.
— Не утки, а лебеди, да и те — тю-тю — улететь изводили! — с растяжкой сказал Ян.
— Лебеди? Верно, были лебеди? Папка, что же ты меня не разбудил? — на Ивана Васильевича вихрем обрушилась Наташа. — Противный, папка, когда я теперь их увижу!
Иван Васильевич промолчал, он не любил, когда она говорила вот таким капризным тоном. Правда, это случалось редко.
— Проспала — ничего не поделаешь, — сказал он наконец. — Марш на ручей умываться и готовить завтрак. Кто дежурный по костру?
— Я… — нехотя откликнулся Раджа.
— Хорошо. Яну и Толику носить сушняк — так будет быстрее.
— О справедливость, где ты? — Ян картинно возвел очи горе.
— Наверное, там, где тебя нет, — сказала Ира.
А Галя только вздохнула, украдкой поглядывая на Яна.
Наташа ушла к ручью, поэтому Ян никак не откликнулся на слова Иры. Галю он не замечал. Иван Васильевич грустно улыбнулся: ему не льстило внимание Яна к его дочери. Оно пугало его.
Спускаясь по склону к ручью, Иван Васильевич еще раз обернулся и посмотрел на вершину Государя. Белый кварц ослепительно плавился под лучами все еще не видимого отсюда солнца.
Карниз был пуст. Девочка исчезла.
Почему Раджа молчит? Ян с ожесточением пнул скрученную в олений рог валежину.
Молчит и на людях, и наедине.
Валежина застряла между камнями. Ян сначала хотел освободить ее пинком — не вышло. Нагнулся, дернул — не поддается. Схватил за серый, выглаженный непогодой и временем сучок, налег изо всех сил. Валежина прогнулась, коротко треснула… и Ян с размаху опрокинулся на спину. Вскочил, озираясь, не видел ли кто? Но только полосатый бурундук свистнул насмешливо в развилке ветвей стланика и сгинул.
— А, черт с тобою! Другая найдется, — сказал Ян, отряхивая джинсы.
Бурундук снова свистнул, уже дальше. Давясь от торопливости, заперхала где-то вблизи кедровка.
В стланике о расстоянии говорят только звуки. Увидеть дальше своей руки почти ничего невозможно. Стланик — не дерево и не куст, изогнутые стволы его сплетаются в непроходимую чащу. Их, густо облепили остатки паутины, жухлой травы и мха — все то, что ветви стланика подняли с земли, освобождаясь весной от снёга. Чуть дальше на пути Яна белел небольшой снежник с обтаявшими мусорными краями. В середине его кусты стланика еще не проснулись и своими распластанными ветвями напоминали застывшие морские звезды.
