Джим едет на север, по сан-диегской трассе. Только что, собственно, забыл он в Лос-Анджелесе? Можно так и ехать всю ночь, спрятаться от всего этого… Нет. Он сворачивает на восток по гарден-гроувской, затем – снова на юг по ньюпортской. Так вот и буду, значит, петлять, ездить кругами. Точнее говоря – треугольниками. В ярости на самого себя, Джим едет в Ньюпорт-Бич, никуда уже больше не сворачивая. Вид «Голодного краба» вызывает у него самую буквальную, физиологическую тошноту. Все прахом пустил, всю жизнь – к такой-то матери. И продолжаю это занятие.

Он останавливает машину в самом конце Ньюпортского полуострова, выходит на дамбу. Вода сегодня на удивление спокойная, волны лениво лижут песок, словно никакой это не «Великий или Тихий», а лесное озерце.

Какая-то компания жжет на пляже костер; ветер колышет языки огня, по фигурам людей пляшут желтые блики. Дамба сложена из огромных валунов, и далеко по ней сейчас не пройдешь – слишком темно. Да и зачем бы, собственно? Все равно у дамбы есть конец, и придется идти назад. От мира не спрячешься.

Джим возвращается в машину, опускает голову на руль и надолго застывает. Привычный запах, привычный вид потрескавшейся, замусоленной приборной доски… Иногда начинает казаться, что эта машина и есть настоящий его дом. В погоне то за большей площадью, то за меньшей квартплатой, то за лучшим освещением, то еще за чем-нибудь, Джим сменил за последние шесть лет добрую дюжину квартир. И только машина остается во всей этой чехарде неизменной, и в ней он проводит значительную часть жизни, по многу часов каждый день. Вот она и есть его настоящий дом. А страна проживания – аутопия. И другого дома у него нет.

Если не считать родительского. Джим начинает вспоминать. Когда семья переехала в этот маленький дуплекс, ему было всего семь лет. Они с отцом перекидывались на въездной дорожке мячиком. Однажды Джим пропустил очень легкий бросок и получил прямо в глаз. А еще они закидывали мячик на покатую крышу навеса для машины, и Джим его потом ловил. Папа установил баскетбольный щит. Он купил Джиму старый велосипед и сам его покрасил, в красный цвет и белый. А потом они, все вместе, устроили целое путешествие, осмотрели исторический музей и последние акры последней настоящей апельсиновой рощи (принадлежавшей кладбищу Фэрвью, угадали).

Странная штука – память, какого только хлама в ней не хранится. Ну чего, спрашивается, ради он все это помнит и вспоминает? И какое значение имеют его воспоминания? В мире, где люди по большей части рождаются для того, чтобы прожить короткую, жалкую, полуживотную жизнь, ютиться в картонных хибарах, ежечасно искать себе пропитание, существовать от одного куска хлеба до другого, который неизвестно когда будет, и в конце концов умереть от голода либо погибнуть на войне – неужели в таком мире имеют хоть какое-то значение воспоминания некоего жителя округа Ориндж, заурядного представителя среднего класса? И должны ли они иметь значение?

Уже десять вечера, скоро и свидание. Джим запускает машину и едет к Артуру Бастанчери.

Новое решение приходит к нему на полпути, где-то около Коста-Месы. Джим берет телефон и набирает номер Артура. Его сердце громко колотится, в такт гудкам.

– Да?

– Артур, это Джим. Я не успеваю к тебе. Если ждать меня, мы опоздаем на свидание. Лучше я подъеду прямо к той автостоянке, где мы берем ящики.

Секунда молчания, другая…

– Ладно, – сухо говорит Артур. – Время ты знаешь.

– Да. Туда я успею, обязательно.

Снова по ньюпортской трассе, на север, до гарден-гроувской (по пути ввести в автомозг программу), затем на запад, а у Хастера – нырнуть под верхний уровень молла.

Джим оглядывается по сторонам – и начинает часто, судорожно дышать. Автостоянки, прачечные автоматы, дешевые лавки… «Чтобы увидеть все это, нужно съездить в Каир!» – кричит он и на какой-то момент теряет всю свою решимость; ему чудится, будто невидимые великаны направляют на него струи воды из невидимых брандспойтов, швыряют его этими струями с места на место, играют им в какую-то свою, неведомую игру! Выход один – держаться намеченного плана и ни о чем не думать. Прекрати думать, прекрати думать! Сейчас нужно действовать! И все равно желудок его сжимается, сердце колотится как бешеное, его швыряют с места на место противоречащие друг другу истины.

Льюис-стрит выглядит в точности как раньше, – нечто вроде туннеля под западной частью Сити-молла, по обеим сторонам – склады с большими, по размеру грузовика, металлическими дверями, все двери закрыты и заперты, ведь уже ночь.

А вот и Гринтри-стрит, она упирается в Льюис-стрит, словно одна сточная канава, вливающаяся в другую. С бетонного потолка светят лампы – несколько штук галогенных, несколько ртутных. Они расположены как попало, без всякого плана. Джим медленно подъезжает к втиснутой между складов автостоянке. Стоянка маленькая, всего два десятка ячеек, расположены они вокруг двух массивных столбов, подпирающих верхние уровни молла. В дальнем углу – тот же, что и всегда, синий фургон.

Джим сворачивает на стоянку, трижды мигает фарами. Тормозит рядом с фургоном, выходит.

И сразу попадает в тесное полукольцо, четыре парня буквально прижимают его к машине. Парни те же, что и раньше, он узнает их всех – и они узнают его.

– Где Артур? – спрашивает самый высокий из четверых, негр.

– Будет здесь через пару минут, – небрежно бросает Джим. – А пока – грузите хозяйство в мою колымагу. На артуровской сегодня нельзя, и нужно торопиться. Артур приедет, и мы сразу рванем.

Негр кивает. Джим нервно сглатывает – теперь отрезаны все пути отступления.

Парни идут к фургону, Джим – следом за ними; легкое шипение, это пневматика открыла дверь. В темно-оранжевой тени смутно различаются пластиковые ящики, шесть штук. Джим подхватывает один из них – прежние были вроде бы полегче – и неуклюже шагает к своей машине.

– Сюда, на заднее, – говорит он парням.

Пять ящиков опускаются на ободранный винил заднего сиденья, шестой приходится положить впереди. Джим закрывает дверцу, смотрит на часы. Без десяти одиннадцать, скоро появится Артур. Теперь – просунуть руку в открытое окошко машины и нажать кнопку, активировать набранную по дороге программу. Четверо ничего не заметили. Джим возвращается к фургону.

– Большой сегодня груз, – замечает один из парней, все тот же негр.

– Работа будет большая.

– Да?

– Читай завтра газеты, все узнаешь.

– Это уж точно.

Джим нервно кружит около машин. Пару раз он выходит на Льюис-стрит, смотрит в одну ее сторону, в другую. Чуть не доезжая автостоянки, в узком просвете между складами, есть лестница и дверь, по виду – нечто служебное, однако, как выяснилось во время одной из предыдущих операций, это – самый обыкновенный вход молла, только – редко используемый.

Четыре парня, стоящие вокруг фургона, наблюдают за его действиями, то ли иронически, то ли скучающе, то ли еще как. В их глазах такое дерганье человека, идущего на дело, вполне объяснимо, и Джим этому очень рад – сейчас он не сумел бы вести себя иначе. Правду говоря, ему очень хочется отойти в сторону и блевануть, пульс колотится уже не только в ушах, но и во всем теле, воздуху не хватает… Но время еще не настало.

В начале улицы показались фары. Джим смотрит на часы – и буквально чувствует прилив адреналина. Вот оно, пора!

– Эй! – кричит он парням. – Полиция!

И в тот же самый момент его машина сама, без водителя срывается с места, выезжает на Льюис-стрит и мчится по ней на юг. Сам же Джим бросается на север, ко входу молла.