—      Ватаге спать до ночи. Днем идти опасно — дорогу перейдем в темноте.

—      А охрану? — спросил Ивашка.

—      Мне первое слово, мне первому и в дозор.

—      И то верно,— засмеялся Ивашка.

* * *

Над поляной поднялось солнце. Горячие лучи обсушили тра­ву, нагрели землю.

Ватажники крепко спят на шелковистой мураве в тени деревь­ев, обступивших поляну.

Только Ольге не спится. Очень неловко ей в тесной одежде татарского воина. Малахай она сбросила, раскинув по плечам тя­желые косы, а как кафтан с кольчугой снять?.. А тут еще сердце чего-то ждет и отчего-то замирает.

Атаман с Ивашкой обошли вокруг поляны; вот Ивашка улыб­нулся и что-то сказал, бросив взгляд в сторону Ольги.

Атаман понимающе кивнул головой и пошел к коновязи. Раз­вязал узел, притороченный к седлу, вытянул полотно шатра. В дальнем углу поляны вырезал кинжалом кол и с силой вдавил его острием в землю. На кол натянул шатер, принес переметную суму, в которой лежала одежда девушки, и крикнул:

—      Иди в шатер — переоденься! Неловко, чай, в одежде воин­ской.

Светлые лучи, как иглы, скользят над деревьями, через про­светы в листве снопами бьют в полотнище шатра. Оттого шатер становится матово-прозрачным, как фарфор. На полотне яркие цветные тени листьев.

Ольга переоделась и вышла из шатра. Распрямилась, попра­вила венец кос на голове, оглянувшись, опустилась на ковер гус­тых трав.

Василько сидел поодаль. Подошел Ивашка.

—      Стал атаманом — расселся, будто князь,— подтолкнул он Василька. — А кто Ольгу за вызволение благодарить будет? Мо­жет, я?

—      Не осмелюсь как-то.

—      Ну-ну, иди!

Сокол, осторожно ступая, словно боясь разбудить ватажников, подошел к Ольге, снял шапку, поклонился, коснувшись рукой

земли.

—      Други мои по неволе... велели поклониться тебе. Если бы не ты... греметь нам цепями. Спаси бог тебя за это.

Ватага спала весь день непробудно. Люди отсыпались за дол­гие бессонные ночи страшного пути.

Наступил длинный южный вечер. Ночь входила в лес как бы нехотя, долго не исчезала за горами светлая полоска вечерней зари. Тихо и неторопливо меркла ясная синева небес.

Атаману так и не удалось поспать в этот день. Долго он сидел с Ольгой, вел с ней нескончаемые разговоры, радостные, светлые. Затем вспомнили, что людей надо кормить. Может, и не пришло бы это на ум, если бы сами не проголодались. В двух мешках, притороченных к седлам (в тех, что подняли на месте стычки), обнаружили крупу.

Сокол вбил две рогульки в землю, приладил перекладину и подвесил на нее котел. Пока Ольга ходила к ручью за водой, Ва­силько набрал сухих сучьев и развел под котлом огонь. Соли в сумах не нашли, посмеялись над тем и согласно решили, что голод не тетка, каша пойдет и несоленая.

Сокол смотрел на Ольгу, хлопотавшую у очага, и радостно улыбался. «Какая бы хорошая жена в доме была,— подумал он и сразу спохватился. — Где тот дом, где жизнь, где свобода!»

Разве отдаст сурожский купец свою единственную дочь за не­го? Да и за кого отдавать-то? Кто он? Ни воин, ни разбойник, ни раб, ни слуга. Даже звания у него теперь не стало.

Нет, хотя звание есть. Можно прийти и сказать сурожскому купцу: «Утеклец я, лесной бродяга, не отдашь ли за меня свою дочь?»...

А может, бросить ватагу и стать холопом сурожца? Нет, тоже негоже, никогда не слышал Василько, чтобы богатый человек от­давал свою дочь холопу. И не только в этом дело: ватагу остав­лять нельзя. Как покинуть друзей, которые так доверчиво вручили ему свои судьбы, свои жизни. Бог знает, как сложится их доля, если поведет ватагу Филька Черный, тот самый цыгановатый па­рень. Горячий и легкодумный человек погубит в разбое людей. Нет, ватагу Сокол не бросит!

И как знать, может, именно здесь найдет Сокол свое счастье! Если девушка любит по-настоящему, не оставит она любимого. Дорога в лес ей известна... А вдруг забудет? Сердце девичье пе­ременчиво.

—      О чем задумался, Вася? — спросила Ольга.

—      О словах твоих.

—      Много говорено — напомни.

—      Чтоб к отцу твоему идти.

—      Надумал?!

—      Нет, Ольга. Не могу я холопом, особливо, если ты будешь рядом. К горю и беде приведет это. Холопом не буду!

Гордый ты. Оставайся атаманом. Кем бы ты            ни           был — я

буду любить только тебя. Любить вечно, всегда. Буду ездить к тебе в лес.

—      А потом?

Бог даст — вместе будем. Обоим надо думать об               этом.

Если бы! — Василько привлек к себе Ольгу.

Ужинали недолго. Ватажники, сорвав каждый по лопуху, под­ходили к очагу, и Ольга накладывала им в листы по две большие ложки каши.

Скоро двинулись в путь. Впереди Козонок, за ним атаман. Третьим шел Ивашка, держась за стремя седла, в котором сидела Ольга. Ватажники шли следом.

Ночь, как и прошлая, была лунной, светлой. Атаман и Ивашка перед тем, как двинуться в путь, долго говорили с Козонком, ко­торый места окрест Сурожа знал хорошо. На куске полотна обуг­ленной головней Федька довольно верно изобразил берег моря, точками указал Кафу, Сурож и Солхат, извилистыми змейками нарисовал дороги и тропы, а затем предложил места, где можно разбить стан для ватаги.

Велики и суровы приморские горы, поросли они дремучим ле­сом на много верст вокруг — есть где укрыться.

Выбрали Черную скалу. К ней и идет сейчас ватага.

* * *

На живописных холмах, что раскинулись правее большой до­роги на Солхат, стоит татарский аул. Сакли неумело приткнуты на пригорках. Неуютны они, мало пригодны для жилья. Это и понятно — не умеют татары строить, совсем недавно их предки — кочевники — свободно и хорошо обходились шатром или юртой, а то и вовсе ночевали в степи под открытом небом.

Широко разбросанный аул издали походил на кочевье. Только в одном месте, где начиналась узкая горная дорожка на Сурож, сакли стояли теснее. Здесь находилась старая корчма, вокруг ко­торой и разрослось селение.

Низенький, сложенный из камня дом с двумя подвалами стоит на пригорке, над плоской крышей длинный шест. На шесте раз­вевается конский хвост, чуть ниже укреплена половина выдолб­ленной и засушенной тыквы. На безмолвном языке дорог это оз­начает: «Путник, стой! Здесь найдешь ты стойло для коня и смо­жешь утолить свою жажду соками земли». На Солхат ли, на Ка­фу или на Сурож едет путник — ему не миновать корчмы. Всем — пешим и конным—дают здесь приют. Хозяин корчмы, хитрый старый армянин Геворок, не то шутки ради, не то ради приманки каленым гвоздем выжег на двери пять слов: «Еда, вино во втор­ник даром». Эта шутка запросто разорила бы Геворока, если бы он во вторник каждой недели не уезжал в Сурож или Солхаг за товарами и провизией, запирая наглухо двери корчмы.

Многие путники знали это и по вторникам, минуя корчму, сме­ялись про себя. Татары прозвали корчму «салы», что значит —

вторник. И прилепилось это имя к заведению Геворока, а затем и к селению.

Если идти от аула Салы на юго-восток через лес, то, пройдя верст пятнадцать, а может, и немного более, выйдешь к невысокой горе. Стоит она в низине одна, как в гигантской чаше, а вокруг высокая гряда гор-утесов. За ними — море. У основания горы воз­вышается скала. Издалека она похожа на стену крепости, которая полукругом обнимает гору с запада. Вершина скалы ровная, словно руками человеческими обтесанная.

Камень в скале черный с красными прожилками, потому и назвали люди это место Черным камнем. В редких щелях растут цепкие сосенки, да кое-где пробивается зеленая трава. За скалой гора вся поросла густым могучим дубняком да орешником. Между скалой и склоном горы широкая поляна. На поляне всегда тихо: ветру не пробиться сюда — с запада поляна, как щитом, прикрыта скалой, с севера и с востока — горой. Только к югу открыта эта благословенная полоска земли.

Если сойти с поляны вниз, увидишь: в густом зеленом кустарни­ке журчит быстрый ручей.