Надо сказать, что вскоре после столь трагической и необыкновенной потери сына генерал-майор Эрих Готфрид барон фон Виввер тихо скончался от тяжелой уремии. Проводив на кладбище своего мужа, молодая вдова поселилась в родовом имении Виввердорфе. Раза два-три в месяц ее навещал молодой, прекрасного происхождения и не менее прекрасного телосложения дальний родственник и бывший адъютант покойного барона лейтенант Гейнц фон Тэрах. Далекий от всяческих сплетен, автор этих строк вряд ли упомянул бы об этих родственных визитах, если бы Гейнц фон Тэрах не сыграл весьма значительную роль в последующих событиях…

Поздним вечером шестнадцатого октября сорок шестого года лакей принес баронессе записку, написанную четким писарским почерком. Некто обер-фельдфебель Гуго Вурм, имевший честь в свое время служить под началом покойного барона фон Виввера, просил баронессу уделить ему несколько минут для очень важного разговора, который, без сомнения, обрадует ее превосходительство.

Господин Вурм вошел твердой и четкой походкой старого служаки.

— Госпожа баронесса, — отчеканил он и щелкнул каблуками, — честь имею предложить вашему вниманию один предмет. — С этими словами он торжественно извлек из жилетного кармана нечто, завернутое в тонкую папиросную бумагу, и вручил побледневшей женщине.

В пакетике был медальон, снятый господином Вурмом с шеи Хорстля фон Виввера накануне вечером, в берлоге.

— Он жив, баронесса, — сказал господин Вурм с грубоватой заботливостью старого воина. — Он жив и здоров. Мне это стоило многих недель поисков, жестокого сражения в рукопашную с громадной волчицей, но сейчас все в порядке. Так что не извольте беспокоиться.

— Где он? — очень тихо проговорила баронесса, тщетно пытаясь встать с дивана… — Где вы его оставили?

Господин Вурм почтительнейше поставил ее в известность, что барон Хорст фон Виввер находится у него на хуторе.

На расспросы баронессы господин Вурм отвечал с разумной сдержанностью.

— Судя по всему, — сказал он, — юный барон прекрасно освоился с жизнью в лесу. Он вполне здоров, но, конечно, как бы это сказать, несколько диковат… Отвык от людского общества. А вообще, здоров, очень даже здоров… Но, прямо скажем, несколько диковат…

Вурм вернулся домой вскоре после полудня.

Его младший сын Фриц доложил обстановку: маленький Хорстль за все время не прикоснулся ни к хлебу, ни к молоку.

Тут господин Вурм проявил сообразительность, которая сделала бы честь и человеку более обширного ума. Он перелил молоко из кувшина в миску и поставил ее на пол. Потом он послал Фрица поймать и доставить в овин первого попавшегося под руку цыпленка. Свернув цыпленку шею, Вурм положил его рядом с миской, а сам вместе с Фрицем покинул овин, оставив Хорстля наедине с молоком и цыпленком.

Прикрыв за собой дверь, они стали сквозь щель в стене наблюдать за юным бароном. Он еще пролежал без движения так долго, что господин Вурм начал терять терпение. И вдруг барон Хорст фон Виввер шевельнулся, злобно урча, оглянулся по сторонам, встал на четвереньки, уперся ладонями в лежавшего на земле мертвого цыпленка и стал жадно рвать его зубами. Когда от цыпленка осталось несколько перышек и когти, барон фон Виввер нагнулся над миской и быстро вылакал из нее молоко.

Теперь предстояло постричь юного барона. Это был нелегкий труд. Мальчику, видимо, было и неудобно, и больно, и страшно. Он все время пытался вырваться из рук своих мучителей, и с каждым рывком ему становилось все больней. Но все имеет свой конец. Кончилась стрижка — и перед Вурмами возникла голова белобрысого мальчика с острым носиком и бессмысленным взглядом свирепого идиота.

Чтобы задобрить его перед тем, как впервые за последние три с половиной года помыть, Хорстлю принесли еще миску молока и снова оставили его одного. Он вылакал и ее с фантастической быстротой.

Пока Фриц на огороде за овином разогревал воду, мальчика оставили в покое. Потом его запихнули по шею в мешок и вымыли голову и шею. Потом пришлось засунуть в мешок его голову, чтобы лишить его возможности кусаться, господин Вурм и Ганс изо всех сил держали его за руки и ноги, а Фриц, как самый слабый из них, орудовал мылом, мочалкой и горячей водой. Если бы не сознание, что за вымытого мальчика баронесса вознаградит щедрее, чем за грязного, господин Вурм ни за что не взялся бы за эту неописуемо трудную процедуру. Но, наконец, было покончено и с мытьем. И тогда оказалось, что самое трудное еще впереди. Поистине непостижимо, как Вурмам удалось в конце концов облачить Хорстля в нижнее белье. С не меньшими трудностями на него натянули штанишки, курточку, обули в ботинки, натянули на него пальто. Потом его запеленали бинтами и усадили в машину, рядом с ним с обеих сторон сели оба младших Вурма, а стерший уселся за руль.

В дороге их только один раз остановил американский патруль. Проверили документы. Искали контрабанду и оружие. Поинтересовались, что это за мальчик, которого они везут, и поверили, что мальчик безумный и что его везут в Мюнхен в психиатрическую больницу.

Вечером того же дня машина с наследником титула прославленных баронов фон Виввер подкатила к воротам его родового поместья. Через несколько минут она остановилась у массивных и просторных ступеней, ведших в широко распахнутые двери его родового дома.

Еще не успел выбраться из кабины господин Гуго Вурм, как а дверях показалась полуобезумевшая от счастья Урсула фон Виввер.

Вслед за нею выбежал Гейнц фон Тэрах. Он хотел удержать баронессу. Вурм еще вчера рассказал ему, в каком состоянии находится маленький Хорстль, и просил подготовить к этому баронессу. Но господин лейтенант смалодушничал. Он не решился испортить праздничное настроение счастливой матери. И вот теперь, с запоздалым раскаянием и страшась того, что сейчас произойдет, он пытался было удержать баронессу, но не успел. Она рванула дверцу машины.

Внутри машины царил полумрак. Баронесса только различила двух рослых мужчин, а между ними что-то меньшее, и это что-то меньшее было ее сыном, ее Хорстлем.

Она даже не заметила, что мальчик, которого незнакомцы тут же вынесли из машины, спеленат по рукам и ногам. Его матросская нарядная бескозырка была туго натянута на уши, а почти сразу под ее околышем по-кошачьи блестели два совершенно диких глаза.

— Мой мальчик! — воскликнула молодая женщина. — Мой дорогой Хорстль!..

Она припала к бледному личику мальчика, чтобы поцеловать его, и страшно вскрикнула: барон Хорст фон Виввер, перепуганный ее порывом, укусил мать в подбородок.

От барона Хорста фон Виввер исходил отвратительный запах. Впервые за несколько столетий пятилетний представитель этого прославленного рода понятия не имел о том, что следует проситься на горшок.

Никто не заметил, как Вурмы, получив заранее заготовленный чек на весьма значительную сумму, покинули поместье.

А пока лейтенант фон Тэрах оказывал окровавленной баронессе первую медицинскую помощь, четверо дюжих лакеев, искусанные и расцарапанные в кровь, сняли с юного Хорстля загаженную одежду, кое-как отмыли его в большой старинной мраморной ванне и отнесли в приготовленные для него покои.

Его нарядили в ночную рубашку тончайшего голландского полотна, но он тут же изодрал ее в клочья.

Пытались хоть голым уложить его в постель и прикрыть прелестной пуховой перинкой. Он сбросил с себя перинку, спрыгнул на пол, забрался в полутемный угол и оттуда зарычал, свирепо ощерив острые зубы.

— Оставим его в покое, — сказал, наконец, фон Тэрах.

И они покинули комнату.

— Ну, как он там? — спросила баронесса, закрыв носовым платком укушенный подбородок. Она уже взяла себя в руки и хотела проститься с Хорстлем, благословить его перед тем, как он отойдет ко сну.

Фон Тэрах не решился отпустить ее одну на это новое тяжкое испытание.

Они тихо приоткрыли дверь в темную спальню Хорстля, и первое, что они увидели, — это два глаза, поблескивающих из темного угла. Мальчик лежал на толстом ковре голый, скорчившийся по-звериному, с коленками, поджатыми к самому подбородку, и настороженно рычал.