На гридней, которые ночью в дозоре стояли, взъярился:
– Сам ушел, но как коня увел?
И тотчас отправился в шатер князя.
Выслушал Дмитрий, нахмурился:
– Что душа у отрока гнилая, знал, но что на подлости горазд, о том догадываюсь. Не иначе в Новгород подался, тысяцкому жаловаться. – И задумался. – Как мыслишь, воевода, не пошлют ли новгородцы ратников за поездом, какой Самсон на Переяславль повел?
Ростислав усмехнулся:
– Опоздали, тиун дело знает. Он, поди, полпути уже отмахал. Да и ратников с ним достаточно. А навстречу ему из Переяславля Иван выйдет.
– В Новгороде переполох поднимется. Ты, Ростислав, накажи гридням, чтоб на санях не прохлаждались. Ертаулы[12] надобно выставлять, наготове быть.
Покидая шатер, князь на кожаный подкольчужный кафтан надел кольчугу. Отрок помог застегнуть, подал шишак[13].
Подпоясавшись на манер ордынцев саблей, какие еще со времен Невского некоторые князья в своих дружинах ввели вместо тяжелых мечей, Дмитрий вышел к гридням. Те уже сидели в седлах. Князь молча окинул взглядом дружинников. Ему подвели коня, и он вступил в стремя. Натянув высокие кожаные рукавицы, дал повод, конь с места взял в рысь. А следом заскрипели полозья санного поезда. Одни за другими потянулись крутые рогожные розвальни, груженные тюками с разной пушниной, берестяными коробами со всяким добром, туеса с медом, мороженой олениной, салом и мясом вепря – все, что князь вез Новгороду.
Молчал Дмитрий в раздумье, молчал и воевода. У князя мысли о том, что в Новгороде он не задержится, отправится в Переяславль-Залесский, чтобы после Масленой сразу же выехать во Владимир. Ростислав же был уверен, что по-доброму новгородцы их не встретят, и думал, коли посмеют с оружием навстречу выступить, как отразить.
Прискакал гридин из ертаула, донес:
– Новгородцы ворота закрыли, ратники на стене!
Новгород показался сразу, едва выбрались из леса. Кованые воротные створки смотрели на гридней строго. А перед воротами, у спущенного на цепях моста, стояли десятка два ратников и тысяцкий Олекса.
Усмехнулся Дмитрий:
– Как думаешь, воевода, чем нас новгородцы встречают?
– Ровно недруга. Ждут, когда Олекса знак подаст.
Гридни сгрудились, ладони на сабли положили. Новгородцы, видно, догадались, что дружина готова оказать сопротивление. Навстречу князю поскакал тысяцкий. Остановил коня, едва кивнул. Заговорил с достоинством:
– Князь Дмитрий, я Великим Новгородом послан. Велено мне сказать, вече приговорило: в город тебя не впускать. Поезжай-ка ты в Переяславль-Залесский. Новгородцы сердиты на тебя, князь: почто ты недоимки, какие с лопарей собрал, в свою казну отправил? Верни взятое, князь: что на дружину твою из казны новгородской мы тебе выделили.
Сдвинув брови, слушал Дмитрий. А тысяцкий продолжал:
– Еще, князь, вече приговорило тебя великим князем не признавать и за новгородского не чтить.
Тряхнув головой, Олекса велел санному поезду, на котором везли недоимки Новгороду, въезжать в ворота, а Дмитрий подозвал воеводу и, сдерживая гнев, сказал:
– Вели гридням сабли не обнажать, едем в Переяславль-Залесский…
* * *
От Новгорода Дмитрий с дружиной возвращался местами глухими, болотистыми, с редкими деревеньками в одну-две избы, с навесами, сиротливыми копенками прошлогоднего сена, латками пашни местами уже ощетинившейся ржи, бревенчатыми изгородями от дикого зверя. Снег уже начал подаваться, и кое-где проглядывали грязные прогалины. Почки на деревьях набухли, готовые одеть лес в зелень.
Покачивавшегося в седле Дмитрия тревожило коварство новгородцев. Ведь часть выхода, которую он велел отправить в Переяславль-Залесский, – это та плата, какую он взял с Новгорода. А за то, что горожане не хотят признавать его великим князем, Новгород подчинится силе. Он, Дмитрий, пойдет на него вместе с удельными князьями…
Чавкала под конскими копытами болотная жижа, молчала дружина. Лесная темь таинственная, устрашающая. Неспроста хан Батый остерегался вести орду на богатый Новгород. Лазутчики доносили ему, что татаро-монголов ждет гибель в топи болотной.
В малообжитых далеких лесах в трудную, лихую для Руси пору находили приют удельные князья. Здесь, бросив клич, они собирали ополчения, восстанавливали княжества…
Дмитрий любил Переяславль-Залесский, с ранних лет он был дорог ему. Срубленный у Плещеева озера, он лежал в низине, окруженный земляным валом, обнесенный бревенчатыми стенами с башнями и островерхими стрельницами. А у самых ворот еще Юрий Долгорукий велел поставить собор Спаса. Переяславцы вырубили его из белого известняка.
Красен Переяславль-Залесский с домишками и избами, крытыми тесом и потемневшей от непогоды соломой, с теремами боярскими и хоромами княжескими, с посадами ремесленного люда, прильнувшими под защиту городских стен, с деревнями и пашнями, с озерами рыбными и сельдью переяславской, известной на всю Русь.
Это удельное княжество его, Дмитрия, отца, Александра Невского. Теперь Переяславлем-Залесским владеет он, князь Дмитрий. Он сохранил его и, став великим князем, бывает здесь, в берендеевской усадьбе, чаще, чем во Владимире.
С запустением Киева во Владимир перебралась и митрополия. Во владимирском детинце бок о бок стоят хоромы великого князя и митрополита, высится белокаменный Успенский собор, поставленный, как гласили летописи, еще со времен Андрея Боголюбского. В этом соборе, отправляясь в Орду, Александр Невский отстаивал всенощные, возвращаясь, слушал утреннюю службу.
В княжеских хоромах, во дворце, Невский отдыхал, созывал удельных князей, советовался с ними. Дмитрию ведомо, как жил Александр Невский, и он хотел быть похожим на отца. А всегда ли так получалось?
Покачиваясь в седле, Дмитрий думал, что через месяц-другой он отправится во Владимир, а Апраксин оставит в Переяславле…
Едва Дмитрий выехал из леса, как увидел город, его стены, его застройки. О появлении князя с дружиной стало известно сторожившему на башне гридину. Он подал знак и закричал звонкоголосо:
– Е-де-ет!
И тотчас зазвонили колокола в Переяславле-Залесском, их подхватили в монастырской церкви, что в версте от города.
Быстро распахнулись кованые ворота, и великий князь въехал в город по мощенному плахами мосту. Его встречали епископ Паисий с приходом, жена и сын Иван. Сойдя с коня, Дмитрий встал под благословение, поклонился люду и, обняв жену и сына, направился в хоромы. У дверей увидел тиуна, подозвал:
– Все ли доставил в целости?
У Самсона улыбка запряталась в бороде, а глаза с хитринкой:
– В целости, княже, и в сохранности. В скотнице сложил.
– За пушниной доглядывай, Самсон. Чую, в Орде понадобится… А что Новгород нам обиды нанес, то ему учтется.
* * *
По пути из Ростова, что на озере Неро, мурза Умар завернул в Переяславль-Залесский. Дмитрий гостю не рад, однако Умар – родственник великого хана.
И Дмитрий велел накрыть столы в Берендееве, любимой вотчине Александра Невского.
Здесь не было той красоты, какая имелась в переяславских хоромах, а тем паче во владимирском дворце: клети и амбары сложены из бревен, едва обтесанных, с неровностями, – но в Берендееве великий князь находил душевный покой.
Дмитрий потчевал гостя щедро. В трапезной сидели вдвоем. Подавали отроки из младшей дружины. Внесли разное мясо: оленину вареную, вепря копченого; птицу – гусей и уток; кашу гречневую и капусту квашеную, пироги с потрохами и ягодами. Вся столешница была уставлена.
Отроки вкатили бочонок с пивом, настоянным на травах, втащили жбан с квасом.
Мурза ел, похваливал. Сытое лицо лоснилось.
– Якши, якши.
Дмитрий подсовывал мурзе куски пирога:
– Ешь, мурза Умар, вот с требухой, а вот пирог с ягодой.
Мурза доволен:
– Хорошо, конязь, ты меня чтишь, якши. Добрый ты, конязь.