Хорошая сторона диагноза состоит в том, что он дает приемлемое объяснение действительности. Исследователь Шефф (Scheff) описал это еще в 1966 году «Теория навешивания ярлыков при психических заболеваниях». При этом он исходит из толкований действительности, свойственных тому или иному обществу или той или иной культуре, и социальных норм, возникающих как естественное следствие этого толкования. Принятое в данном обществе понимание действительности может быть правильным, но это не является обязательным условием. В прежние времена большинство людей единодушно придерживались мнения, что наша Земля — плоская. И хотя это было неправильно, все, однако, придерживались нормы, предписывающей не заплывать за край земли. Однако в обществе всегда находится кто-то, кто поступает по своему разумению. Колумб совершил кругосветное путешествие, а пациенты, страдающие теми или иными страхами, боятся выходить из дома, несмотря на отсутствие опасности. Подобные нарушения правил требуют объяснения и толкования, для того чтобы их мог осмыслить сам пациент и все остальное общество. Шефф выдвинул теорию, что нарушение установленного в обществе порядка может быть истолковано либо как нормальная реакция на экстремальные жизненные обстоятельства, либо как болезнь, свойственная самому нарушителю. От выбранного толкования зависит то, какой подход будет избран для разрешения сложившейся ситуации. Бесполезно менять существующие условия, если дело в том, что человек болен, если же дело в том, что действия данного лица были естественной реакцией на сложности повседневной жизни, то самым лучшим выходом было бы исправить ситуацию так, чтобы она больше подходила для человеческой жизни. Если меня вырвало, потому что я была в напряженном состоянии и страдала паранойей, то лучше всего попытаться меня успокоить, если же меня рвет из-за заражения сальмонеллой, то нужно бороться с инфекцией. В сущности, это не так уж и трудно — действовать в соответствии с тем или иным объяснением, главная трудность в том, чтобы разглядеть разницу.
Одна старая загадка, которая до сих пор сохраняет свою актуальность, звучит приблизительно так: Отец провожает сына в школу, но по дороге мальчик попадает под автомобиль. Он серьезно пострадал, и его отвозят в больницу. Отец сопровождает сына туда и остается ждать в приемной, мальчика же сразу везут в операционную. Подходит хирург, которому предстоит делать операцию, но, увидев мальчика, восклицает: «Это же мой сын!» Вопрос, конечно, заключается в том, как такое может случиться, и ответ, конечно же, гласит, что хирургом была мать мальчика. По сути дела, в загадке нет ничего трудного, ведь у всех детей есть два биологических родителя, а раз это не мог быть отец, то остается только один кандидат. Тем не менее, загадка работает, во всяком случае, срабатывала до наших дней, потому что очень уж непривычна была мысль о том, что хирургом может быть женщина. Разумеется, нельзя сказать, чтобы это было физически невозможно, но для большинства людей мысль об этом была так непривычна, что они не замечали самого правильного ответа. Предрассудок, гласящий, что «хирург — это мужчина», заставляет людей забывать самую простую истину, что у ребенка есть отец и есть мать, и придумывать самые фантастические альтернативы, вроде искусственного оплодотворения или о том, что отцы — это однояйцевые близнецы, женатые на одной и той же женщине. Они забывают о простом решении, потому что забыли сосредоточиться на самом существенном. Они не видят ситуацию, потому что голова у них забита предубеждениями. Подобно врачу из дежурной амбулатории, не узнавшему отчетливо выраженных симптомов пищевого отравления из-за того, что он ожидал увидеть психоз. В этом заключается опасность диагнозов, в особенности серьезных. Они так удобны для объяснения различных явлений, что их можно использовать как объяснение всего, чего угодно, даже таких вещей, которые не имеют никакого отношения к болезням. Ими может пользоваться общество, и может пользоваться сам человек.
Когда я в процессе выздоровления продвинулась до осознания того, что у меня уже нет шизофрении, и понемногу начала понимать взаимосвязь между ситуацией, личностью, выбором и его следствиями, я пережила непродолжительный период увлечения необычными и редкими синдромами. Мое воображение рисовало мне живую картину того, что я не больна шизофренией, но моими действиями управляют какие-то неведомые синдромы. Ведь к этому времени я уже понимала, что не могу сваливать вину на психоз, который раньше во всех случаях служил мне надежной и очень убедительной отговоркой, теперь же я не могла больше на него сослаться. В пять лет, выбежав на газон, ты можешь говорить в свое оправдание, что не могла прочесть, что написано на табличке, в пятнадцать лет такая отговорка уже не годится. Это я понимала. В то же время мне казалось так трудно принять мысль о том, что теперь я целиком и полностью сама отвечаю за свои решения и что мне уже нельзя оправдываться такими отговорками, как «это случилось, потому что я больна». Нафантазированные синдромы были всего лишь фантазиями. Я все время это сознавала, и продолжалось это недолго. Несмотря ни на что, я желала получить те возможности, которые связаны с ответственностью, а спустя немного я признала за собой право на ошибки, и мне уже не требовалось непременно оправдываться, перекладывая вину на диагнозы. Я делаю ошибки, потому что я человек, и такого объяснения для меня совершенно достаточно. Однако это не значит, что то же самое справедливо для всех людей без исключения.
Став психологом, я встречала многих людей с похожим опытом, людей, долгое время страдавших тяжелыми психическими заболеваниями, а теперь работающих с полной нагрузкой или получающих образование. Некоторые откровенно рассказывали о своем прошлом, другие предпочитали его скрывать из страха перед предрассудками и боясь, что окружающие навесят на них соответствующий ярлык. Все мы как личности не похожи друг от друга, у каждого из нас свой внутренний мир и своя история, но кое-что общее у нас все же есть. Люди говорили мне, как они боятся, что окружающие не поверят им, если они скажут, что здоровы. Некоторые говорили, что их высказывание о той или иной теме другие не примут всерьез, что к их мнению отнесутся не как к личному взгляду, а как к проявлению болезни. Я слышала от людей и такие высказывания, что они боятся заболеть и чувствуют, что они должны работать старательнее других. В этих высказываниях я часто узнаю себя, особенно, когда люди рассказывают о том, как они боятся болеть. Нет, речь не о рецидиве психоза, этого я как раз совсем не боюсь. Я боюсь пропускать занятия по причине простуды, боюсь неправильно понять какое-то задание или показывать сварливое, раздраженное, недовольное настроение. Боюсь, что у меня что-то не совсем получиться, боюсь показаться измотанной, переработавшей или просто усталой и вялой из-за ноябрьского дождя, причем главное тут не самый дождь, а то, как истолкуют мое настроение. «Нелегко ей, наверное, раз у нее такой усталый вид. Должно быть, сказывается ее врожденная ранимость». «Видно, ей не по силам с этим справиться». Сейчас это уже прошло, я стала увереннее в себе, я знаю себя и меньше обращаю внимания на то, как истолкуют мое поведение окружающие. Я знаю, что они ошибаются, и мне это не мешает. Но вначале это было тяжело. Я часто задумывалась над тем, почему люди, которые перенесли болезнь, должны потом быть сверхздоровыми, сверхобходительными, делать все лучше всех. Я видела, что мои товарищи по университету, соседи и сослуживцы спокойно позволяют себе быть сварливыми, усталыми или просто не в настроении.
Окружающие иногда обижались на них, иногда относились к этому снисходительно, но, в общем и целом, всегда находили нормальное объяснение. «Он очень много работал в последнее время», — говорили люди. Или: «Такая погода любого из нас доведет». Я никогда не слышала, чтобы кто-то по поводу такого поведения высказался в том смысле, что это может быть начало серьезного психического заболевания. Разумеется, во всем виновата погода. Но ведь и в моем мире бывает всякая погода, и перенесенное психическое заболевание не вакцина, которая дала бы иммунитет от нежелания выходить на работу и от хандры.
