— А если ты мне фуфел подгонишь? Где же гарантии, как говорят дипломаты?

— Гарантии бывают только на смиренном кладбище. Стопроцентные, как говорят финансисты. А пока мы, так сказать, живы, все зыбко, все ускользает. А вообще-то говоря, я Вышинского уважаю. Знаешь, цитирую: признание — царица доказательств. Я тебе сознаюсь, ты уж можешь верить, можешь нет. Думай, Вася, думай. А то я погнал, работа стоит.

Действительно, подъехало несколько машин. Торг шел в полный рост, в открытую.

— На! — Алик решился. Отступать было некуда. — Давай адресок.

— Пивнуху знаешь на горке? Там на цепи Артем сидит. Все. Ты меня не видел, я тебя не знаю. Рисуй сквозняк.

Алик забрался в машину к скучавшему таксисту. Артем на цепи? Что-то стало проясняться в этой истории. Полтинник было жалко до слез. Вон татарин остался на неделю, управ просил выбоины в коровнике замазать, но никто кроме него не согласился, все рванули, когда бабки в кармане зашелестели. Сколько он там на этом коровнике забашляет? Полтинник или два? Но в таком деле издержки неизбежны.

Когда, наконец, он добрался до своей конуры, там уже было весело и без него. Большая часть бригады, считай кворум, была в сборе. Неизвестно откуда появившийся разноглазый Витька разливал портвейн типа «Агдам», Фадеич сидел на стуле настолько нетвердо, что Алик подумал, что предшествовавшая этому поза ему больше подходит.

— Привет, золотая рота! — Алик сел за стол. Витька полез обниматься — соскучился. Давно не виделись — полсуток не прошло.

Но мысли Алика блуждали далеко, около пивбара, около таинственного Артема. Если он, конечно, есть в натуре, если его, Алика, не купили, как те «кидалы» с шариком и колпачками.

— Принцесса села на иглу, — сказал он. — Какая глу, какая глупость...

— Что, что? — разноглазый Витька силился понять, о чем это любимый бугор.

— Да ничего. Принцесса, говорю, села на иглу.

— А-а... А я слышал, на горошину...

— А-а... ...на!

И Алик откупорил коньяк.

* * *

«На горке» стояла очередь. Невзирая на то обстоятельство, что жаркий августовский день был еще и рабочим. Очередники, томясь под лучами, хотя и не южного, но безжалостного солнца, медленно и покорно продвигались к заветной двери, за которой им уготованы были райские кущи — жидкое несвежее пиво и мелкие выцветше-розовые раки. Впрочем, не всегда они бывают: чаще там пересоленая рыба, в качестве гарнира к которой насыпаны внутренности... грецких орехов. Надо иметь богатую фантазию, чтобы додуматься до такого: никак не сочетается пиво по вкусу с продуктом этим, заморским по названию, а по извилинам напоминающим человеческий мозг в миниатюре. Но зато как для калькуляции удобно! Надо же догнать цену двух кружек паршивого пойла до трех рублей...

Круг обсуждаемых вопросов в очереди был необычайно широк — от высокой мировой политики до мелкой уголовной хроники. «Слышь ты, — бубнила бесцветная личность при шляпе, ближе к хвосту очереди, — кольцо с пальца не снимается никак, а камушек-то с каратами. Ну так он ей давай палец ножом резать. Он ей режет, а она молчит, зубы стиснула, как Зоя Космодемьянская. А ей ментяра потом говорит: ну что ты молчала-то, на помощь надо было звать. Опять же, слышь ты, больно наверное, когда палец отрезают... А она — попробовала бы закричать — вишь все зубы золотые. Вот и молчала, рот боялась открыть, а то, слышь ты, все бы зубы и выставили вместе с пальцем-то. Хи-хи-хи...»

В середине очереди шел принципиальный спор: сколько золотых звезд было у Брежнева. Кто-то утверждал, что четыре, но высокий прыщеватый парень в спортивных трусах и кооперативной майке с серпом и молотом на груди, возражал, называя цифру пять. Основным аргументом в споре он выдвигал слова из современной песни: «...а потом схватил штурвал кукурузный гений и давай махать с трибуны грязным башмаком. Помахал и передал вскоре эстафету пятикратному герою — другу дураков». Потом стали спорить, был ли Брежнев генералиссимусом. Дошли и до трапа с эскалатором, и до специальных сигарет для большого вождя. Потолковав про Сталина, Ворошилова и Кагановича, дошли и до баб. Но на этой теме разговор стал как-то лениво провисать — в такую жару про баб говорить было скучно...

У двери, загородив проход длинными волосатыми ногами (он был в шортах) восседал на стуле здоровенный малый со свороченным набок носом, хмурясь от дыма сигареты, зажатой в бульдожьих челюстях, а может быть, от удовольствия, вызванного сознанием собственной исключительности и независимости. Он поигрывал стальной цепью; медленно наматывал ее на пудовый кулак, потом разматывал снова с таким видом, будто занимается очень важным интеллигентным делом. Функции вышибалы-швейцара были следующие: если кто-то выходил из бара, накачавшись до отрыжки, он, потомив сначала очередников, поджимал ноги и лениво цедил: «Заходите двое» или «Заходи еще один». Счастливчики кидались в недра, а амбал водружал свои ноги-шлагбаумы на место и занимался любимой цепью. Когда кто-либо из первоочередных пытался «качнуть права», мол, вышли трое, что ты не запускаешь, он выплевывал давно потухший окурок и просвещал несознательного: «Ты, быдло, затыкай, нанюхались. Когда надо будет тогда и пущу. Возбухнешь еще разик — пиво на тебе и кончится». И бунтарь-одиночка сникал, уразумев, что не ему перестраивать местный уклад, существующий веками.

Но тут подошли две какие-то личности, и амбал резво соскочил, пропуская их без очереди, всем своим видом показывая уважение к ним. Толпа зароптала, послышались выкрики типа «мафия хренова», но амбал уселся на, свой стул, погрозив очереди цепью и вытянул ноги.

— Артем, — взмолился один из страждущих, — пусти, жабры горят.

«Вот Артем, вот цепь. Все сходится», — подумал Алик. Он стоял четвертым-пятым от входа и уже догадывался, что к чему. Теперь поступило подтверждение.

— Артем, — произнес он вполголоса, приблизившись к объекту вплотную. — Поговорить бы надо.

Артем отсутствующим взглядом скользнул по Алику.

— Говори. Тут все свои.

— И все же хотелось бы тет на тет.

— Эй, старина! — Артем крикнул вглубь зала.

Появился красноглазый старик с орденом Красной Звезды на лацкане заношенного пиджака. У старика были буденовские усы и мутные маленькие глазки. Он был изрядно пьян.

— Постереги, — кивнул Артем на дверь. И повесил свою цепь на специальные ушки, закрыв таким образом вход в бар.

— Ну, давай, беззубый, сюда! — И Артем завел Алика в пустовавший по случаю лета и жары гардероб. — Излагай, только короче, а то я на работе.

«Все вы на работе, — мелькнуло в голове у Алика. — Рабочий класс. Гегемон...»

— Да у меня дело пустячное. Может, я тебя зря и от работы оторвал. Просто мне надо кой-чего сдать. Из дури, — выпалил Алик заранее приготовленную фразу, внутренне сжавшись. Что-то ответит ему на это «хозяин пивбара»?

— Во-он что, беззубый. Так ты торговец белой смертью? — Артем обнаружил вполне осмысленный иронический взгляд. За лениво-циничной вывеской, да еще с цепью впридачу скрывался совсем не дурачок. — И как же ты со своей совестью уживаешься? Мальчики кровавые в глазах не являются?

— А тебе не являются? — Алик почувствовал, что не зря стравил полтинник фарцу-философу в ту ночь.

— Ладно, мы вот что сделаем. Мы сейчас дяденьку милиционера пригласим. И скажем ему, что здесь какой-то беззубый хочет нажиться на страдании и крови ни в чем не повинных людей, — последние слова Артем произнес с дрожью в голосе, с пафосом и слезой.

— Зови, — Алик немного вспотел. — Скажу, что пошутил, разыграл тебя по-дружески.

— Так, логично. А если ты сам ведешь, так сказать, «незримый» бой с теми, «кто честно жить не хочет»? А? Хотя это вряд ли. Слишком у тебя хлебало заметное, таких красавцев там не жалуют. Ну, ладно. Ближе к делу. Чем располагаешь? Кажи масть.

— Колеса.

— А на фасаде? По латыни?

— Седуксен. Ноксирон. Нитразепам.

— Знаешь, что, товарищ с дефицитом зубов. Иди-ка ты домой. И глотай свое фуфло. А нам этого не надо. Спим мы крепко и знаешь почему? Потому что у нас совесть чистая.