— Разрешите нам с Ремизовым самим отвезти тетради товарищу Кольцову! — сказал Готовцев. — Мы ведь скоро возвращаемся в Москву. Нам так хочется узнать, что было дальше с Федором Братченко и Лешкой. Вы не беспокоитесь, мы будем беречь... Честное комсомольское!
...Кольцов жил в небольшом доме, в тихом арбатском переулке. Ремизов и Готовцев поднялись по ступенькам, позвонили.
Дверь открыл высокий, худощавый мужчина лет шестидесяти, с седыми бровями и внимательным взглядом светло-голубых, словно выцветших глаз. Взглянув на гостей, Кольцов сказал:
— А я вас знаю! Вы Сережа и Ваня. Никитин написал мне о вас... Входите, ребята! Записки Федора Гавриловича вы захватили?
— Да, — ответил Сергей, протягивая тетрадки.
— Это они, — тихо сказал Кольцов. — Раздевайтесь, чай будем пить.
— Не надо чая! — охрипнув от волнения, ответил Сергей. — Лучше расскажите, что было после того, как вы расстались с Федором Гавриловичем.
— Ну что ж... — согласился Кольцов. — Мне самому полезно восстановить в памяти события тех дней... Простившись с Братченко в будке стрелочника, я пошел в город, к одним знакомым: домой-то возвращаться нельзя было. Меня спрятали в чулане. Едва за мной закрылась дверь, как я почувствовал страшную слабость и забылся... Несколько дней я пролежал без памяти.
Я очнулся от того, что кто-то ласково шептал мне в ухо: «Лешка! Ты слышишь? Ты слышишь меня?»
Открыв глаза, я увидел Братченко. Он рассказал, что белые из города выбиты, восстановлена Советская власть.
Выздоровев, я вернулся на работу в Чека. А работы хватало. Мы боролись с бандитизмом, ловили недобитых контрреволюционеров. Наконец в городе была налажена нормальная жизнь. И тогда я стал замечать, что Федор Гаврилович уединяется по вечерам, а иногда в его кабинете свет горит до утра. Обычно он ничего от меня не скрывал, а тут на вопрос, чем он занимается по ночам, смущенно пробормотал что-то невразумительное. О том, что Братченко пишет свои воспоминания, я узнал случайно. Мне нужно было взять у него какой-то документ. Это было уже поздней ночью. Федор Гаврилович спал, положив голову на край стола. Подойдя, я заглянул через его плечо и увидел вот эту самую рукопись... Молод я тогда был и глуп. У меня хватило бестактности наутро посмеяться над Братченко и указать ему на некоторые орфографические ошибки, подмеченные мной. Он сказал:
«Я не очень грамотен, Лешка, но хочу, чтобы те, кто будет жить после нас, знали, как мы работали, боролись... И как ошибались... — Федор Гаврилович помолчал и добавил: — Скоро я уезжаю в командировку. Спрячь эти записки у себя. Они не окончены. Когда вернусь, буду продолжать».
«А куда ты уезжаешь?» — удивился я.
«Тебе могу сказать, — не сразу ответил Братченко. — Ты знаешь о том, что Волошин отвез арестованных заговорщиков в Барнаул. На днях он звонил мне по телефону и сообщил, что из их показаний стали известны некоторые подробности о Степняке и о тех, кто был с ним связан. Словом, надо проверить материалы следствия и распутать еще несколько узелков. А сейчас прощай».
...Не прошло и пяти дней со дня отъезда Братченко, как неизвестный солдат со следами споротых погон на шинели привез в Чека известие о его гибели. Федор Гаврилович был схвачен опознавшими его степняковцами и зверски замучен. Но он успел передать крайне важные сведения о Степняке, благодаря чему степняковскую банду мы сумели вскоре ликвидировать. Эти сведения привез солдат, сообщивший о смерти Федора Гавриловича.
Отослав документы Волошину в Барнаул, я остался наедине со своими мыслями и затосковал. Горе мое было так велико, что работа валилась из рук.
Поздно ночью мне захотелось вдруг взглянуть на записки Братченко, которые хранились у меня дома. Я зажег свет, но в это время услышал под окном скрип снега. Осторожно приподняв занавеску, я отпрянул. Во дворе, освещенные голубым лунным светом, гарцевали на копях несколько всадников. Через секунду они спешились и, привязав коней к забору, стали окружать дом. Ими командовал мужчина в серой бекеше и узких сапогах. Когда он повернулся ко мне лицом, я узнал его: это был Красильников.
Мысли беспорядочно замелькали. «Бандиты решили по одному уничтожить работников ЧК. Дом мой стоит на окраине. Красильников рассчитывает быстро расправиться со мной и ускакать до того, как патрульные красноармейцы сбегутся на выстрелы».
Шаги слышались уже на крыльце. Скрипнула дверь. Кто-то пробовал сломать замок. Сунув тетради Братченко в полевую сумку, я достал маузер. Сначала я хотел отстреливаться в надежде на то, что подоспеют патрульные. Но бандитов было слишком много. Я решил бежать. Осторожно открыв окно в кухне, я перевалился через подоконник, упал в глубокий снег и, точно ящерица, пополз к воротам. Бандиты заметили меня лишь в тот момент, когда я садился на черного, беспокойно переступавшего ногами жеребца. Посыпались беспорядочные выстрелы.
Оказавшись в переулке, я подумал было, что спасен, но слишком рано торжествовал победу. Жеребец, почувствовавший неопытного седока, помчался в степь, и я не мог заставить его изменить направление. Я хорошо понимал, что в степи рано или поздно меня настигнут, сзади уже слышался топот копыт.
После получаса бешеной скачки я увидел впереди смутные очертания Белой горы. На выстрелы я уже не обращал внимания. Бандиты палили в меня почти непрерывно, но в темноте не могли попасть. Впереди показалась какая-то избушка. Обезумевший жеребец сделал поворот так резко, что я выпустил поводья и грохнулся на землю.
Передо мной была не избушка, а землянка, неведомо для чего построенная посреди степи. Я юркнул в дверь. Сквозь щели увидел своих преследователей. Они спешились и стали осторожно подходить к землянке. Бандиты не торопились, прекрасно понимая, что теперь я от них не уйду. Отдавал себе в этом отчет и я. Ах, как не хотелось умирать! А Красильников? Неужели так никто и не узнает о его предательстве?
Внезапно я заметил в полу деревянный люк, открыл его и заглянул в черный подвал. Пахнуло холодом. И тут я понял, где нахожусь. Не то Братченко, не то Николаев рассказывали мне о тайных складах оружия и продовольствия, созданных в степи бандитами.
На сей раз подвал был пуст.
Пули взвихрили снег около землянки. Времени терять было нельзя. Я снял с себя полевую сумку с записками Федора Гавриловича и швырнул в люк.
Некоторое время я отстреливался. Но патроны подходили к концу. Степняковцы больше не таились: они были уверены, что я обезврежен.
«Сдаешься?» — крикнул один из них.
— Я бы, конечно, погиб, если бы не случайность! — закончил свой рассказ Алексей Александрович. — Я потерял сознание, и мои преследователи, очевидно, решили, что я убит, и не стали тратить на меня лишних пуль... Они ускакали. А меня на другой день вечером подобрали красноармейцы, освободившие Крайск. Истекающего кровью отвезли в больницу. А тетради Братченко так и остались в землянке...
Когда друзья вышли из дома, на землю опустился вечер. Деревья тихо роняли желтые листья на мокрый асфальт.
Улицы были полны людей. Москвичи расходились по домам после трудового дня. Ваня и Сергей остановились на площади. Словно сговорившись, они молча смотрели на вереницы машин, на ярко освещенные дома. В уши врывался разноголосый шум столицы. По радио диктор рассказывал о запуске Советским Союзом искусственного спутника Земли. Неподалеку вспыхивали огни электросварки и скрежетал подъемный кран. Друзья словно впервые увидели все это. И им показалось, что перед ними воплощенная в металл и камень мечта Федора Братченко. За эту мечту отдал он свою жизнь, за нее погибли тысячи таких, как он, рядовых солдат революции.
