Целые сутки воины дрались, не зная усталости, зло стреляли по врагу, стремясь не истратить зря ни одного снаряда.

Двинув машины вперед на больших скоростях, в строгом направлении к своим, ведя густой, беспощадный огонь, комбат вывел подразделение из мешка.

Теперь бы отдохнуть, да не тут-то было. Враг, нащупав новое уязвимое место, на левом фланге отрезал соседний полк.

— Положение там исключительно тяжелое, — объяснял командир полка. — Я принял решение помочь товарищам. После этого нам обещают трехдневный отдых.

Бойцы острили:

— Вот уж отлежимся, приведем себя в божий вид.

— Весь недосып аннулируем...

На танковых боеукладках быстро выросли штабели снарядов, машины до отказа заправили топливом, и полковник напутственно сказал:

— Желаю удачи, орлы. После боя начнем оформлять наградные листы за неделю.

Вскоре разгорелся танковый бой.

— Рассредоточиться по складкам местности! — распорядился комбат, поняв, что форсировать трудный участок сейчас, в дневное время, очень опасно.

Танки заняли оборону. Машина, в которой находился Иван Кузьмин, расположилась в круглой ямине, прикрываясь ее травянистыми боками.

— Сейчас мы им дадим прикурить, — заметил командир экипажа, довольный избранной позицией.

— Стопроцентно дадим, — подтвердил Кузьмин. — Сегодня я чувствую столько зла к арийской породе, сколько не чувствовал никогда.

Потянулись долгие минуты. Сержант Кузьмин, поводя пушкой по кругу, стал выискивать вражеские танки. Справа и слева раздались выстрелы. Товарищи по кому-то ударили. А тут, как назло, не попадает в прицел ни один танк, ни одна пушка. Злой, не замечая, как из-под танкошлема по лицу текут ручьи пота и холодными солеными каплями попадают в уголки рта, он приговаривал:

— Неправда, поймаю. Поймаю и влеплю стопроцентно.

В это время донесся голос командира экипажа:

— Идет! Показался!

— Где, товарищ лейтенант?

— Справа от нас ползут по кустарнику.

Башня легко повернулась вправо. Затаив дыхание, Кузьмин навел пушку на немецкий танк и выстрелил.

— Начало есть, товарищи! — кричал он радостно друзьям. — Делайте зарубки на броне, чтобы не сбиться со счета.

Но зарубок больше не появилось. По выстрелам немцы засекли танк и начали стрелять с закрытых артиллерийских позиций. Упал первый крупнокалиберный снаряд, второй. А третьим был насмерть сражен Иван Кузьмин, ранило в ногу и Марину.

...В тот день, когда Иван Кузьмин и его жена Марина отправились в танковый полк, партизан, занявших Михув, вызвали в город Люблин для пополнения частей Польской армии. Кузнецову было приказано сдать дела и выехать в партизанский штаб, находившийся в городе Ровно.

Перед проводами на родину боевого русского командира польские партизаны собрались на митинг. Поднимаясь один за другим на трибуну, сколоченную из старых досок посреди площадки, поляки говорили:

— Саша-летник — наш настоящий друг на вечные времена.

— Мы желаем нашему командиру самого большого семейного счастья и долгих лет жизни.

Отвечая на теплые слова партизан, Александр Кузнецов сказал:

— Куда бы теперь ни завели меня жизненные пути, я всегда буду помнить товарищей по оружию — Игнацы Лога-Совиньского, Леона Релишко, Яна Тыдыка. Это они помогли мне спастись от верной гибели в фашистских лагерях смерти, наставили на путь борьбы с гитлеровскими захватчиками. И понял я, что русские и поляки — братья по крови. Большое спасибо всем вам, с кем мы делили радости и горести в боях и походах.

Из города Ровно Александр Кузнецов по телеграмме выехал в Москву. А оттуда домой — в родную Уфу.

От вокзала до дому — чуть побольше километра. С крохотным фибровым чемоданом Кузнецов широко шагал по знакомому городу. Вот и родной двухэтажный дом, сложенный из толстых сосновых бревен, почерневших от времени. Здесь прошли годы юности Александра. Сколько в ту пору было самых разнообразных увлекательных мыслей о путешествиях по стране, о службе в авиации, о выполнении такого правительственного задания, за которое получить бы награду не меньше ордена Красной Звезды! А как тогда хотелось учиться! Учиться долго и упорно, чтобы в совершенстве знать не только авиационные науки, но и географию, и астрономию, и парашютное дело, и уметь наизусть читать стихи Маяковского так, как их читал Владимир Яхонтов.

У ограды на скамейке, притиснутой к тесовому забору, сидела женщина преклонных лет. Чуть поодаль играли в догонялки ребятишки-малолетки. Женщина заметила торопливо шагавшего человека, всмотрелась в него, подставив к глазам ребро ладони, и по знакомой походке узнала сына. Она вскочила, поправила на висках полушалок и бегом бросилась навстречу Александру, забыв о годах.

— Саша, родной мой, жив? — заговорила мать.

— Жив, мама, жив!

Держась за широкие крутые плечи сына, она от неожиданной радости заголосила на всю улицу. Не мешая старухе излить свои чувства, Александр, стоя посреди дороги, осмотрел растерявшихся ребятишек и сказал:

— Вон та моя дочка. Кареглазая.

Смуглянка, родившаяся в дни войны, поняла, что разговор идет о ней, застенчиво опустила глаза и принялась ладонью тереть зеленые пуговки на сером пальто, точно они так запылились, что и повременить нельзя.

Старуха опомнилась и, довольная тем, что отец узнал свою дочь, подцепила ее за локти и передала ему на руки.

— Викой ее назвали, — сказала она.

— И где же Викин папа? — спрашивал Кузнецов у дочери, рассматривая ее карие большие глаза, круглое лицо, разрумянившееся на ветру, несколько вздернутый кверху материнский подбородок.

— Вот он, мой папа, — утвердительно ответила девочка, сильно вцепилась руками за шею отца и принялась целовать его. — Я тебя узнала...

— Как же ты могла меня узнать?

— У меня есть карточка.

Соседские ребятишки столпились плотным полукольцом около летчика и разглядывали его новую шинель с защитными, еще не помятыми погонами и маленькими пташками-эмблемами, распластавшимися на петлицах. Посыпались вопросы:

— Дядя, вы летчик?

— А немцев много убили?

— А орденом вас наградили?

— Все расскажу, ребята, только дайте отдохнуть с дороги, — пообещал офицер. — Приходите к нам вечером. А сейчас мне дочка покажет ту карточку, по которой она меня узнала.

Вика спрыгнула с отцовских рук и промолвила:

— Я сама — ножками. Я быстро.

Маленькая, круглая, она припустилась вперед бегом, от торопливости запнулась на крыльце, упала, но было не до слез. Тотчас поднялась, обтерла руки о пальто и впопыхах вбежала в комнату. Схватила с комода фотокарточку, застекленную в коричневой резной рамке, и, задыхаясь, твердила:

— Вот он, мой папа. Вон он какой!

С работы пришла жена. Увидев мужа, она широко раскрытыми глазами глянула в его лицо, на котором преждевременно обозначились тонкие морщинки, и обмерла от испуга. Как подкошенная, упала на пол. Свекровь и муж засуетились возле нее.

По-своему рассудила Вика. Недовольная поведением матери, она то и дело теребила ее за рукава платья и серьезно твердила:

— Мама, ну вставай же. Папа дома, а она уснула... Мама, как нехорошо...

Вечером Евгения Григорьевна надела цветастое крепдешиновое платье, в котором справляла свадьбу, поставила на стол купленную еще в день разлуки бутылку вина, мать приготовила пельмени. И семейство Кузнецовых справило столь неожиданную, но радостную встречу.

— Сколько же мы теперь будем вместе? — не веря в счастье, робко спросила жена.

— Все время, — ответил муж. — Война вот-вот закончится. Будем воспитывать нашу Вику.

Пока Александр Кузнецов отдыхал после более чем двухлетних тяжких боевых трудов и великого множества зол и несчастий, закончилась Великая Отечественная война.

Кузнецов уволился в запас. Старая специальность, полученная до военной службы в Уфимском гидрогеологическом техникуме, забылась. Лейтенант запаса закончил краткосрочные курсы и стал летчиком гражданского воздушного флота.