— Я в газеты никогда не писал, — смущенно заметил Кузнецов, — Но если требует дело, попробую. Рассказать мне есть что. Только вот как получится...
— Игнац сказал так, — подбадривал Кузнецова Шпрух, — пусть напишет то, что видел и что испытал. Пусть, говорит, вложит в статью побольше фактов и примеров.
Сидя в подвале за маленьким столом, Кузнецов развернул ученическую тетрадь и задумался, держа в руке заточенный химический карандаш. В голове было много разных мыслей. Надо рассказать о лагере, опутанном колючей проволокой и скрытом от внешнего мира высокими заборами; об эсэсовцах, свирепее которых нет на белом свете; о голодных, оборванных узниках, замученных каторжным трудом. А может быть, статью посвятить Константину Емельяновичу Белоусову, тому, что перенес командир полка? Нет, о его лагерной жизни надо написать отдельную статью.
Кузнецов склонился над тетрадью и крупно вывел заголовок: «Записки из фашистского плена». Подумал еще, погладил ладонью тетрадь и начал:
«Эти строки пишет человек, побывавший в лодзинском лагере, в котором содержатся многие тысячи военнопленных.
Лодзинский лагерь называют лагерем смерти, и это вполне справедливо. Другого названия ему не придумаешь. Здесь каждые сутки умирают сотни беззащитных людей. Умирают от голода, от зверских побоев, от неслыханных изуверских издевательств».
И дальше шел правдивый рассказ обо всем пережитом.
Статью прочитали товарищи, перевели на польский язык и напечатали в газете.
Потом Александр Кузнецов выступил среди подпольщиков с беседами об индустриальном Урале, о колхозах родной Башкирии, о героях-однополчанах.
Был уже на исходе ноябрь. Как-то поздно вечером, когда Александр Кузнецов только что вернулся с задания (он расклеивал листовки в городе), в подвал спустилась молодая, русоволосая женщина с черной сумочкой в руках.
— Это Мария, — представил женщину Тадеуш Шпрух. — Наша помощница...
— Андрей, — тихо произнес Кузнецов, подавая руку Марии.
Она бросила короткий взгляд на нового незнакомого, быстро опустила большие голубые глаза и порылась в сумочке.
— Принесла что-нибудь? — спросил Тадеуш.
— Принесла, и очень интересное.
Тадеуш достал из конверта и прочитал последнюю сводку Совинформбюро.
Кузнецов глянул на записи и вдруг встрепенулся.
«Да это же рука Ворожцова», — узнал он почерк друга и уже вслух спросил:
— Вас Аркадий прислал сюда?
Мария отрицательно покачала головой, нагнулась к уху Тадеуша Шпруха и что-то ему шепнула.
Кузнецов задумался. Но спрашивать не стал. Жесткая подпольная конспирация далеко не все позволяет знать.
Тадеуш Шпрух заметил озабоченность на лице товарища. А когда проводил Марию, потрепал Кузнецова за чуб и таинственно сообщил:
— Не горюй, друже. Она ведь твое настоящее имя не знает. А Ворожцов теперь — Владислав Пянтковский.
Кузнецов от радости подпрыгнул и расцеловал Шпруха.
— Целовать надо не меня, а Марию, — заметил Тадеуш.
Оба рассмеялись.
— А теперь давай переводить.
Друзья сели за сводку, в которой сообщалось о провале плана Гитлера выйти за Волгу и окружить Москву с востока, о наступлении советских войск.
Прошло несколько часов, и крылатая весть помчалась по улицам Лодзи. И не только Лодзи. Подпольщики доставили газеты и листовки в другие города.
С того вечера сводки Совинформбюро стали регулярно поступать в типографию на Петраковской улице. Их принимал и передавал Аркадий Ворожцов.
Тот хромой поляк, который встретил Ворожцова у железнодорожной насыпи, привел его в надежное место. Коммунисты оберегали русского человека от глаз гестапо. Они смастерили ему паспорт на имя Пянтковского и поселили у немки Марии Крапп.
Ее мужа, польского коммуниста, гестапо арестовало. Однако Мария Крапп, как немка, пользовалась в городе некоторыми привилегиями. Ей, например, разрешили иметь радиоприемник.
Позднее Аркадий Ворожцов написал несколько статей в газету «Глос Лодзи». В них рассказывалось об успехах советских войск, о зверствах фашистов на оккупированной территории, о неминуемом крахе гитлеровской военной машины.
— У вас бойкое перо, — хвалили его польские друзья.
— Мне бы за оружие взяться...
И вот Лодзинский окружком партии поставил перед подпольщиками новую задачу — перейти к боевым действиям.
Но как? С чем? Где взять оружие? Эти и многие другие вопросы встали перед членами организации.
— И все-таки надо начинать немедленно, — отвечал Игнацы. — Надо начать диверсионную работу. Пора приступить к разгрому немецких складов, штабов, обозов, колонн. Силы для этого теперь есть. А оружие достанем у врага.
Первая вылазка состоялась в декабре. На задание отправились Александр Кузнецов и Леон Релишко — в прошлом лодзинский каменщик, малорослый, плотно сбитый, всегда чуточку с прищуренными хитроватыми глазами, внешне вяловатый, но горячий в делах.
Стоял поздний час. Город заметно опустел. Подпольщики прошли по одной улице, по другой — нигде ни души.
— Тихо, — заметил Кузнецов. — Похоже, все спят уже.
— Неправда, — возразил Релишко. — Кого-нибудь да встретим.
Они свернули в переулок. Впереди показался человек.
— По-моему, он военный, — предположил Кузнецов, внимательно всматриваясь в пешехода.
— Хорошо бы... — отозвался Релишко.
Увидев, что по улице шагал полицейский, представились пьяными и громко расспорились о том, какой сегодня день.
Незнакомец обернулся и остановился. Поравнявшись с ним, Леон Релишко властно скомандовал:
— Ренце до гуры!
Полицейский остолбенел от неожиданности и послушно поднял руки. Кузнецов выхватил из его кобуры пистолет...
Постепенно лодзинские подпольщики создали сильный вооруженный отряд. Он рос, креп, мужал. Его ряды пополнялись смелыми людьми. Душой отряда стал советский офицер Александр Кузнецов.
— Саша — товарищ войсковый. Он дело знает, — говорили поляки.
* * *
Аркадий Ворожцов подошел к зеркалу, поправил шляпу и, застегнув пуговицы темно-серого драпового пальто, позвал хозяйку осмотреть его.
— Я готов, — сказал он и выпрямился, приподняв чисто выбритый подбородок.
— А пенсне? — заметила Мария.
— Верное замечание. Я совсем забыл.
Он прицепил очки и снова предстал перед хозяйкой.
— Вот теперь готов, — подтвердила она. — Похож на учителя гимназии. Адрес помнишь?
— Помню.
— А пароль?
— Я слышал, что вам нужен репетитор? Я могу предложить свои услуги.
Обнесенный низеньким забором особняк стоял в глубине двора. Постучав в дверь, Аркадий Ворожцов увидел перед собой приземистого человека средних лет, в шерстяном коричневом джемпере и, не дожидаясь вопроса от хозяина, спросил по-польски:
— Я слышал, вам нужен репетитор?
Поляк подал «репетитору» маленькую костлявую руку, внимательно осмотрел его статную фигуру и, радушно улыбаясь, ответил:
— Репетитор очень и очень нужен. Прошу вас пройти в квартиру. Я думаю, что условия вас вполне устроят...
Они вошли в комнату, высокие окна которой были занавешены черными матерчатыми шторами.
Хозяин, суетливо шлепая по полу резиновыми подошвами домашних туфель, проверил, не проникает, ли свет на улицу, и предложил:
— Эта комната в вашем распоряжении. Располагайтесь здесь, как дома. А мне надо сходить в одно место...
Аркадий Ворожцов разделся, повесил пальто и шляпу в прихожей, осмотрел комнату.
Она выглядела очень скромно. Письменный стол, обтянутый зеленым выгоревшим сукном, тахта, два старинных резных кресла, несколько стульев. На стене — большой портрет в красивом бронзовом багете. Это, как видно, хозяин, сфотографированный в форме офицера русской армии. Красивые пышные волосы, короткие, вздернутые рогульками вверх усы, крутой приподнятый подбородок.
Сидя на тахте, Ворожцов услышал шаги под окном. А вскоре в сопровождении хозяина появился Александр Кузнецов в черном однобортном костюме, стриженный «ежиком», заметно пополневший, округлившийся.
