Эти мысли высказал мне Грач, когда мы узнали о нарушении границы и о том, что произошло в лагере геологов.

Все происходило, наверное, не так, как должно было произойти. Впрочем, мы все мастера оценивать события после того, как они свершились.

Но от фактов никуда не уйдешь, они — вещь хитрющая и чрезвычайно упрямая. Цепляясь друг за друга то ли по воле случая, то ли по воле людей, они иногда задают человеку такого перцу, что запоминаются на всю жизнь.

В самом деле, если бы не оступился в реке конь Рогалева, если бы Теремец был отличным стрелком и, стреляя на звук, запросто мог поразить цель, то, конечно же, не потребовалось бы разворачивать поиск нарушителя в большом и труднодоступном горном районе, не пришлось бы Ромке лететь в вертолете, а Катерине Федоровне сидеть одной за праздничным столом и волноваться о муже.

Вполне возможно, что Рогалев настиг бы нарушителя, не дав ему уйти далеко, но Теремец разбил об острые камни ногу, и надо было оказать ему первую помощь. Хотя Теремец и настаивал на том, чтобы Рогалев не возился с ним, тот стащил с него сапог, перевязал мокрым бинтом ногу и решительно заявил:

— Прекрати разговоры. И не забывай, кто из нас старший наряда.

— Толя, — злясь на самого себя, говорил Теремец, — все правильно, Толя. Так мне, недоноску, и надо…

А когда подоспевшие пограничники хотели перенести его в машину, стоявшую в ущелье, Теремец выругался так, как еще никогда не ругался.

— А ну давай в поиск, — приказным тоном заявил он, приподнявшись на локте. — Нечего в тылу околачиваться.

Его пытались уложить на носилки силой, но он четко, раздельно и уже совершенно спокойно сказал:

— Вот что. Меня не трожьте. Я без него, гада, на заставу не ворочусь.

Теремца оставили в покое. А на рассвете он, превозмогая боль, включился в поиск.

Утром на заставу приехал Доценко. Громоздкий и неуклюжий, он был неутомим, бодр и энергичен. Глядя на него, нельзя было допустить и мысли о том, что поиск может пройти неуспешно. В район поиска по его указанию вышли две добровольные народные дружины. О происшествии сообщили геологам, и Мурат сказал, что немедленно прекратит все работы, чтобы помочь заставе. Мне Доценко приказал возглавить резерв, прибывший из отряда. Кроме того, он вызвал вертолет и отправил Ромку вместе с экипажем.

Вертолет вылетел без промедления. Отправляясь в полет, Ромка даже и не предполагал, что совсем скоро он посмотрит на свою жизнь и на жизнь многих других людей совершенно по-новому.

Несмотря на происшествие, Ромка был в отличнейшем расположении духа. Он радовался тому, что выполняет серьезное задание, что стоит ясная, безоблачная погода, что пилот вертолета, веселый и простецкий парень, ничем не подчеркивает своего превосходства над «пехотинцем» Ромкой. А главное, Ромка был уверен, что нарушителю не уйти. Если уж нарушители не уходили в те годы, когда начинал свою службу Туманский и когда приходилось рассчитывать лишь на доброго коня и безотказный карабин, то теперь, когда на помощь пограничникам пришли и автомашины, и совершенные приборы, и даже вертолет, им не удастся уйти и вовсе.

Ромка сидел рядом с пилотом и неотрывно смотрел вниз. Отсюда, сверху, Голубые горы не казались такими величественными и гордыми, как обычно. Они словно присели, вросли в землю, и даже маленькие ленивые облака, привыкшие отдыхать на их вершинах, не подчеркивали сейчас их высоту и неприступность.

И все-таки горы и отсюда поражали своей красотой. Голубые, таинственные дымки ущелий, игривые серебристые змейки ручьев, темно-зеленые гущи зарослей, живые клубочки овец на склонах, обращенных к реке, — все манило и звало к себе, порождало радостное и светлое чувство. Ромке временами хотелось петь, высунуться из вертолета и заорать во всю глотку, заорать весело и бесшабашно, чтобы кто-то, такой же веселый и молодой, откликнулся со склона горы и приветливо махнул руками, пожелав зеленой стрекозе-вертолету удачи и попутного ветра.

Вертолет сердито урчал, злился, будто был недоволен тем, что ему не дают возможности сесть на землю и отдохнуть в этих чудесных горах, принуждают напрягать все свои силы, держаться и плыть в просторном и скучном небе.

Худой высокий штурман, которому маленькая кабина вертолета была явно не по росту, сосредоточенно работал с картой, разложив на коленях раскрытую планшетку, быстро заносил в блокнот колонки цифр. Время от времени он поправлял рукой массивные наушники и сообщал пилоту курс, скорость, ветер, снос, высоту полета. Штурман и пилот были, вероятно, людьми совершенно противоположного характера. Штурман все время хмурился, а с добродушного лица пилота, казалось, ни на одну секунду не сходит тихая мечтательная улыбка. Оба они были в темно-синих брюках навыпуск и в зеленых сорочках с отложными воротниками и короткими рукавами, и, если бы не погоны и не фуражки с кокардой, можно было подумать, что они вовсе не военные люди. Особенно в сопоставлении с Ромкой, который был в полевом обмундировании. Наглухо затянутый ремнями, с пистолетом в массивной деревянной кобуре, он выглядел воинственно и сурово.

Вертолет лег на заданный курс и начал снижаться, чтобы лучше было вести наблюдение. Но едва он успел повиснуть над островерхими вершинами горных елей, как штурман принял распоряжение из штаба отряда.

— Приказано лететь к геологам, — сказал он в переговорное устройство. — Взять на борт пострадавшего.

Пилот посмотрел на Ромку. Круглое упитанное лицо его чуть посерьезнело. Ромка понял его немой вопрос и поспешно кивнул головой: приказ есть приказ.

Вертолет развернулся и набрал высоту. Качка немного уменьшилась. Горы еще упрямее прижались к земле.

Впоследствии Ромка рассказывал мне о том, что́ пережил в то время. Пострадавший человек! Ромка перестал напевать песню, радоваться тому, что забрался высоко в небеса. В самом деле, если штаб идет даже на то, что временно снимает вертолет с поиска, значит, дело серьезное, значит, пострадавшему человеку очень худо и, возможно, дело касается его жизни и смерти.

Ромка ни разу не бывал у геологов и, как мне казалось, даже радовался тому, что ему не выпадает случая отправиться к ним. Тем более, что дружину геологов Туманский закрепил за мной. Поэтому Ромка знал о людях геологической партии лишь по моим рассказам да по рассказам Грача. И вообще у меня сложилось впечатление, что эти рассказы его не очень волнуют.

На самом же деле все обстояло далеко не так. Но об этом я узнал значительно позже.

Ромка с нетерпением поглядывал на пилота, продолжавшего спокойно улыбаться, и на штурмана, словно притянутого магнитом к своей карте, и на стрелки приборов, которые дрожали все так же мерно и уверенно и для которых, казалось, каждое деление шкалы дается с громадным усилием. Ромка злился на вертолет, обзывал его тихоходом и черепахой, хотя совсем недавно восхищался трудолюбием этой неприхотливой машины, способной опуститься чуть ли не на крышу кибитки.

Солнце уже катилось к закату, время от времени его сильные лучи врывались в кабину вертолета, воспламеняли стекла приборов и металлические части управления, метались по штурманской карте, еще более сияющим делали неунывающее лицо пилота. Но Ромку теперь бесило и солнце, и трескотня мотора, и даже подчеркнутая невозмутимость штурмана. Казалось, все это мешало поспеть в лагерь геологов вовремя, спасти попавшего в беду человека.

К тому времени, о котором идет речь, временный лагерь геологов перекочевал в высокогорный район. Собственно говоря, если взять карту и соединить линейкой заставу и лагерь, то получалось, как говорится, всего ничего. Но добираться туда было нелегко, и мог выручить только вертолет.

В душе у Ромки кипело и бурлило, но все же он не переставал с профессиональной зоркостью вести наблюдение за всем, что проплывало далеко внизу, в узорчатых складках Голубых гор.

Оказалось, что он вел наблюдение не напрасно. Вертолет пролетал над лесом, укрывшим пологие склоны хребта, когда Ромка на одной из крохотных полянок заметил человека в коричневой куртке. Заслышав стрекотание вертолета, человек поспешно и, как показалось Ромке, трусливо скрылся в густой чаще. Спрашивается, если у человека чиста совесть, зачем ему прятаться от вертолета? Напротив, он даже из простого любопытства будет наблюдать за ним, задрав голову кверху.