Телефон забренчал, едва я вошел в кабинет, точно приветствовал меня или оповещал кого-то о моем появлении. По-видимому, опять-таки меня, ибо в комнате никого больше не было. Дергунов из отпуска еще не вернулся. Телефонный звонок в понедельник утром был не бог весть какая радость. А после ночных раздумий над диссертационной темой — тем более. Но, разумеется, я снял трубку. Низкий бас пророкотал:

— Кадыров говорит. Поручение тут небольшое есть для вас, товарищ Салмин. На время придется отложить всю эту вашу теорию, обобщения все эти. Конечно, был бы Дергунов… — Что было бы, если бы был Дергунов, Кадыров не сказал, а перешел, как можно было понять, к главному. — Там у них паника, в институте рукописного и печатного слова. Прямо ко мне обратились, минуя райотдел. Их сотрудник исчез, полагают, что погиб. Ну вот, надо бы сосредоточиться… — На чем и кому сосредоточиться, Кадыров опять же не сказал, но без того было ясно, что фантазировать на диссертационные темы мне в ближайшее время не придется. Да и вообще фантазировать — на любые темы.

Фантазии у меня было предостаточно, о чем капитан Торосов оповещал весь отдел на еженедельных летучках. Разящий тенор его звенел от сарказма, когда Мстислав Сергеевич произносил: «Докладная Салмина являет собой не более, чем плод досужей фантазии». В черных списках торосовской души фантазия занимала весьма почетное место. Во всяком случае Торосов искоренял ее с таким ражем, точно она была его личным врагом, хотя, честно говоря, личных врагов Торосов не держал.

Не отрывая глаз от пишущей машинки, клавиша которой со значком % без всякого сомнения получила сегодня предельную нагрузку, наша секретарша Света склонила каштановые локоны в сторону двери с табличкой «начальник отдела» и прошелестела:

— Ты вовремя. Мистик… нет, верней, капитан Гаттерас только что велел тебя найти — живого или мертвого…

Капитан Гаттерас? Ну, значит в кабинете Мстислава Сергеевича царила сейчас убийственная для фантазии атмосфера. Ласкательная кличка Торосова — Мистик — была в ходу, когда капитан, добрея, одарял окружающих улыбками. Обычно Торосов отогревался зимой (когда уголовщины было меньше). Заморозки свирепствовали летом, и с их наступлением Мстислав Сергеевич фигурировал в наших разговорах как капитан Гаттерас. Да, встретил меня никак не Мистик, капитан Гаттерас собственной персоной.

— Юлдаш Кадырович оперативное поручение для вас придумал. Проверка дарований полагаю. На что способны и на что не способны. Документацию получите в приемной у секретаря… Задание не освобождает вас, Юрий Александрович, — сухо продолжил он, — от наших текущих дел. Кстати, сегодня в наше распоряжение поступает практикант. И кто, если не вы, молодой специалист, успешно совмещающий работу с диссертацией, окажет ему помощь? — Торосов помолчал и, подумав, финишировал: — Пропуск вашему подшефному выписан на девять сорок пять. — Часы показывали девять сорок. У меня были все основания развернуться на сто восемьдесят градусов.

— Документация? — потребовал я у Светы.

— Какая? — недоуменно спросила она, добивая клавишу со значком %.

— Институт устного и печатного слова… Чье-то там исчезновение.

— Документация? — ядовито повторила Света. — Филькина грамота! Телефонограмма — десяти строчек не наберется. Получай. Погоди, погоди, распишись. А то тебя потом полгода не доищешься.

Текст телефонограммы был скуден:

Света печатала телефонограммы без знаков препинания и заглавных букв, полагая, видимо, что это придает им тот абстрактный лоск, какой должен быть присущ депешам чрезвычайной важности.

Данная телефонограмма, по-моему, такого отношения не заслуживала. Ишь детективы! П р и б л и з и т е л ь н о  д в е  н е д е л и  хлопают глазами, а потом приходят к убедительному выводу — у б и й с т в о. Со столь же убедительной альтернативой: и л и  с а м о у б и й с т в о.

Пока я пытался приторочить к наименованию высокого научного учреждения частицу «не», получая в итоге институт непечатного слова, набежал практикант. Именно набежал. Маленький такой кругляш, белобрысый, белобровый. Жестикуляция его внушала подозрение, что практикант намерен пройтись на руках прямо у меня перед носом. Но он просто сказал:

— Товарищ Салмин? Я к вам? Юрфак. Пятый курс. Норцов Олег Викторович.

— На какое время рассчитана ваша практика?

— На восемь часов, на полный рабочий день.

— Я не об этом… Общий срок практики.

— Если не выгоните, — осмотрительно ответил кругляш, — значит, полмесяца. А выгоните… — он, кажется, хотел пожать плечами, но я ему помешал.

— Ну коли выгоним, нам лучше знать, когда.

Кругляш кивнул: само собой, мол, разумеется.

Разговор устремился в такое безрадостно-ровное русло, словно сам капитан Гаттерас незримо нанялся к нам в лоцманы.

— Поедете сейчас со мной в институт рукописного и печатного слова, — круто изменил я направление разговора.

— Это еще зачем? — со студенческим вольнодумством спросил Норцов.

— В качестве доктора Уотсона.

Он был шикарен, этот Церковенко, он был вальяжен, он ослеплял белозубой улыбкой, ошарашивал поклонами, расшаркиваниями, гостеприимными взмахами рук.

— Мне оч-чень приятно с вами познакомиться, — слегка как бы даже похохатывая, заверял нас Церковенко. — Такое количество следователей на душу научного руководителя!.. Да, да, — продолжал замдиректора, — ситуацию нельзя считать приличествующей шуткам. Вернее, считать шутки подобающими ситуации.

— Согласен. Поэтому перейдем к основному.

— Рассказать, что произошло? — Церковенко помусолил толстой нижней губой верхнюю, не столь толстую. — Понимаете ли, чтобы это вам сразу… За отправную точку примем середину июля. В те дни, числа шестнадцатого, примерно, последний раз видели Николая Назаровича Налимова среди коллектива. Я, правда, находился в командировке. Но это локальный факт. Восемнадцатого выдавалась зарплата, и Налимов за деньгами не пришел. Третьего — такая же картина. Главбух доложил мне обо всем — я как раз вернулся из командировки. Мы всполошились. Прежде отсутствие Налимова нас не волновало. Академическая специфика. В глобальном масштабе. Старший научный сотрудник, ведущий самостоятельную тему, имеет право работать в библиотеке или дома. Разумеется, результаты должны быть доложены к определенному сроку.

— Когда этот срок у Налимова? — спросил я.

— Вы полагаете, что Налимов увлекся работой настолько, что позабыл про зарплату? Ну, нет, он не такой человек.

— И все-таки, когда завершается тема Налимова? И — заодно — что это за тема?

— Тема? Сейчас, одну минутку. Помню, какая-то очень локальная, — Церковенко рванул на себя ящик письменного стола и тотчас нырнул в бумаги. — Наджимов, Накорякова… Вот, пожалуйста, Налимов. Перевод и комментирование средневековой рукописи Маджида аль-Акбари, обнаруженной пятнадцатого мая семидесятого года фольклорной экспедицией Авдара Акзамова в кишлаке Юсуп-хона. Глобальная вещь! Срок сдачи — декабрь семьдесят первого.

— Зафиксируйте для порядка, Олег Викторович, — сказал я солидно. — Но, конечно, значения это не имеет. Итак, третьего августа Налимов не явился в институт. Что вы предприняли?

— Анвар Акзамович, заведующий сектором древних рукописей, направил к нему домой лаборантку. Она, правда, очень не ладила с Налимовым, не питала, так сказать, к нему уважения…