– А с часами как же? – напомнил Сотниченко.

Перевозкин глубоко вздохнул:

– Недолго они у меня простояли. Подлец один на моих глазах разбил витрину и утащил моих трубадуров. Два года назад это было.

– И вы видели вора?!

– В том-то и дело! – Перевозкин хлопнул себя по колену. – Не так, как вас сейчас, но видел. Работал я допоздна, засиделся над швейцарским механизмом – сложный попался случай. Вышел поздно, около одиннадцати. Я ведь холостой, спешить некуда. Запер дверь на контрольный замок. Отошел, может, метров на сто – сто пятьдесят, слышу – звон. Вроде стекло разбили. У меня сердце екнуло, будто подсказал кто: «У тебя это, Федя, в мастерской». Оглянулся – вижу: по другой стороне улицы в мою сторону бежит высокий парень в светлом плаще, что-то за пазухой держит. На улице, как назло, ни души. Кинулся я через дорогу, а он меня увидел и еще быстрее припустил. Бегун из меня, сами видите, какой – вес не позволяет. Не догнал, короче, но успел лицо рассмотреть. Запомнил. Ну, вернулся к мастерской. А там – витрина вдребезги, и трубадуров моих словно ветром сдуло. Позвонил в милицию. Приехали, составили протокол, даже овчарку привели. Но куда там – его и след простыл… Эх; знать бы мне, кто этот подлец! У нас в Красино вроде таких не водится. Люди все на виду. Если б свой украл – давно наружу вышло, да и лица подходящего во всем поселке нет.

– Чем же особенное лицо у него было?

– Разве расскажешь. Обычное лицо, просто запомнилось. Ух, бандюга!

– Как же вы его разглядели?

– Он, гад, оглядывался, когда убегал от меня. – Лицо Перевозкина раскраснелось от волнения. – А на улице фонари горели. Ведь, чуть не догнал его, с полметра оставалось. Обидно!

– Ну, хорошо, а если бы увидели его сейчас – узнали бы?

– Из тысячи бы узнал!

3

– Очень он за часы свои переживал, Владимир Николаевич, – закончил свой рассказ Сотниченко.

– Придется еще немного потерпеть.

Я привел в порядок план следственных и оперативно-розыскных действий, уточнил задание каждому и отпустил помощников.

За окном светило солнце, небо было ярко-голубым, без единого облачка. Хорошо бы выйти, подышать свежим воздухом, но были еще дела и здесь, в милиции, и в прокуратуре.

Освободился только через полтора часа. Надо было ехать на художественный комбинат, где работал Юрий Вышемирский, но прежде я решил побывать на улице Доватора. Не знаю, что тянуло меня туда, но предчувствие, что поездка не окажется напрасной, не обмануло – на конечной остановке автобуса внутри павильона на скамеечке сидел Олег Станиславович. Увидев меня, он заулыбался, закивал головой и показал на место рядом с собой.

– Владимир Николаевич, дорогой, как хорошо, что я вас встретил. – Он сделал слабую попытку подняться навстречу. – Вот, приехал специально, чтобы узнать, откуда тронется похоронная процессия: из дома или из больницы. У меня нет вашего телефона, ни позвонить, ни спросить не у кого. Пришлось отпрашиваться на работе. И вот досада: вышел из автобуса – сердце схватило. Прижало, знаете ли, и не отпускает.

– Может быть, «Скорую» вызвать?

– Нет-нет, благодарю. – Маркин прижал руку к груди. – Пустяки. Сейчас пройдет.

– Какое же у вас горе, Олег Станиславович? – спросил я, присаживаясь рядом.

– Горе? – удивился он.

– Сердце бьется ровно до тех пор, пока в голове не поселится горе, – напомнил я. – Ваш афоризм.

– Ах, да, – он слабо улыбнулся. – Возраст, знаете ли, такой, что малейшее волнение мгновенно сказывается.

– Понимаю, – посочувствовал я.

– Смерть человека, которого знал много лет, всегда несет с собой массу отрицательных эмоций. – Маркин оставался верным себе: безупречные обороты речи были его слабостью. – А как ваше самочувствие? Судя по детективной литературе, у вас беспокойная работа.

– Спасибо, на здоровье не жалуюсь.

– А юный наследник? Не нашелся?

– Пока нет.

Мне захотелось нарушить идиллический строй нашего разговора и придать ему хоть какой-то смысл.

– Зачем же вы обманули меня в прошлый раз, Олег Станиславович? – спросил я.

– Я? Вас? – Он даже отодвинулся, чтобы лучше рассмотреть выражение моего лица: не шучу ли. – Владимир Николаевич, как можно?! Ни сном, ни духом, поверьте!

– Вы сказали, что были мало знакомы с Юрием, а это неправда.

Растерявшись, он даже не поинтересовался, откуда мне это известно.

– Но что вы, право… – Он втянул голову в плечи, отчего клинышек его бородки лег на грудь. – Тут какое-то недоразумение!

– Недоразумение?

– Я не думал, что несколько случайных встреч можно истолковать как знакомство накоротке. Вы что-то путаете, Владимир Николаевич, при всем моем уважении к вам…

– Где же вы с ним встречались? – спросил я.

– В музее. Где ж еще. Надеюсь, вы не забыли, что я там работаю. Юрий приходил к нам.

– Зачем?

– Странный вопрос. Вы меня удивляете. Зачем посещают музей? Посмотреть выставку, экспозицию. Он приходил не ко мне лично.

– Но вы с ним беседовали, общались?

– Конечно, он же сын моего старого друга.

– И о чем вы с ним беседовали?

– Я спрашивал, как чувствует себя Иван Матвеевич. Ну и, разумеется, обменивались впечатлениями о выставках, беседовали о живописи.

– Он говорил вам, что пишет картины?

Маркин поморщился.

– Говорил.

– И показывал их вам?

Он приложил руку к груди и мученически зажмурил глаза.

– Нет, не показывал, – простонал он.

Я почувствовал, что хватил лишку.

– Вам плохо, Олег Станиславович?

– Да, знаете ли. Снова схватило. – Он оперся о мою руку. – Я с удовольствием отвечу на любые ваши вопросы, Владимир Николаевич, но…

– Конечно, конечно…

Олег Станиславович приподнялся со скамейки, и я поддержал его под локоть. Увидев подъезжающую машину с зеленым огоньком, он попросил:

– Пожалуйста, очень вас прошу, остановите такси.

Я выполнил его просьбу, помог сесть в машину и перед тем, как захлопнуть дверцу, напомнил:

– Не забудьте, Олег Станиславович, в субботу комиссия по оценке коллекции.

«Бедняга, – подумал я, когда такси отъехало. – Так и не узнал, откуда двинется похоронная процессия. И я хорош – довел человека».

С того места, где стоял я, дом Вышемирских был виден как на ладони. Вернее, не весь дом, а его фасад и забор.

Осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, я перешел через дорогу, прошелся вдоль забора, заглянул в окна. Никого.

«Доверяй, но проверяй», – решил я и постучался в калитку соседнего дома. Никто не отозвался. Наверное, Корякина не было дома. Это избавило меня от лишних хлопот. Я вошел. Дворик был пуст. Заглянул в сарай – тоже никого. Я прикрыл калитку, разбежался, подпрыгнул и, уцепившись за край стены, разделявшей два участка, подтянулся.

Не хотел бы, чтоб в этот момент меня видела жена или дочь, хоть на этот раз получилось лучше, чем в понедельник. Я взобрался наверх, искорябав при этом пальцы. Локти мгновенно стали белыми от мела и пыли, а на колени я побоялся смотреть. Прислушался. В саду Вышемирских не шелохнулся ни один лист. Я немного выждал и перепрыгнул на ту сторону.

Форточка в кухню была открыта. На то, чтобы просунуть руку, подцепить шпингалеты и открыть окно, у меня ушло чуть больше минуты. После этой несложной процедуры дорога в дом была открыта. Оставалось воспользоваться ею.

«Все свое свободное время следователь Скаргин посвящал искусству», – вспомнил я напоследок эпитафию собственного сочинения и влез в кухню, оттуда мне беспрепятственно удалось пройти в комнату профессора. «Вот тебе, бабушка, и скрытый пост. Ну, помощнички, доберусь я до вас!»

Прихватив с письменного стола шариковую ручку – вещественное доказательство своего посещения, тем же путем я вернулся на улицу.

4

Автобус надрывно гудел, вздрагивая своим металлическим туловищем. Подъем давался ему нелегко. Транзисторный приемник в кабине водителя сбился с волны, и по внутренней трансляции вперемешку с отдельными словами сыпался треск и раскаты несуществующего грома.