Нас остановили на выезде из города. Они были с ног до головы увешаны оружием, потребовали выйти из машины…
Отец пытался дать им денег, но они только смеялись – издевательским каркающим смехом.
- Мало даешь! Какой жадный!
- Что вам нужно?! У меня больше нет! – отец пытался говорить спокойно, не злить их. Думаю, он, как и я, был уверен, что нас отпустят. Ограбят, конечно, поглумятся, но отпустят же?.. Мы продолжали цепляться за то привычное, что осталось в прошлом…
- Здесь всё теперь наше! – заявил один из них.
- Мы голодные, - ухмыльнулся другой. – Мясца бы кусочек.
И с этими словами он схватил сестру, жадно облапал её грудь. Её реакция была мгновенной: вырвалась, залепила ублюдку пощечину, а он… Он ударил её. Кулаком в лицо. Сильно, страшно.
Я бросился на него сразу же, не раздумывая, оставив за спиной предостерегающий окрик отца…
А дальше… Помню так, как будто это кино на поврежденной пленке, всё плывет, сильные искажения… Сначала – толчок, и тут же, следом – боль, такая, словно бок проткнули насквозь, и только после – грохот в ушах… Да, это они и есть – те самые шрамы, которые ты видел… Вокруг меня всё кружится – небо, деревья, асфальт шоссе – потом опрокидывается… Я даже не чувствую удара от падения, только едва слышу крики: испуганные – матери и сестры, яростный – отца. И снова грохот. А потом я выключился…
Когда снова пришел в себя, боль была кошмарной, ещё и оттого, что сверху меня придавливало что-то тяжелое, что-то похожее на… тело?.. А в отдалении слышались отчаянные крики, сопровождавшиеся хохотом…
Понимание происходящего пришло сразу, оно было сокрушительным и ослепляющим, оно словно взорвалось в голове: тело, лежащее сверху, - мой мертвый отец, а кричат – мать и сестра, которых насилуют…
И знаешь, что я почувствовал? Страх. Страх – липкий, вонючий – впивался в меня жадными крючьями. Сильнее боли, выше гордости. А ведь я считал себя смелым… раньше… когда-то… Но уличная шпана и расквашенный нос – как это далеко от настоящего насилия, настоящей смерти… Я ничего не сделал, лежал тихо, не двигаясь, не открывая глаз, едва дыша. Мне казалось, что моё сердце стучит слишком громко, они могут услышать… Страх был болотом, в которое я, захлебываясь, погружался всё глубже…
Я долго лежал так, накрытый телом моего отца, даже после того, как выстрелы оборвали крики матери и сестры. Стало тихо, а я всё лежал, не шевелясь, боялся – вдруг они вернутся? И думал… Знаешь, о чем я думал? Что тело отца остывает, а ночью холодно, и я могу замерзнуть насмерть. Только это и заставило меня, наконец, выбраться…
Тишина вокруг была… невыносимая. Только один звук отчетливо слышался – тиканье часов у меня на руке. Подарок Владо… Заорать хотелось, разорвать эту тихую, мертвую паутину, которая душила меня. Но было нельзя – я это понимал – могли услышать… Враги могли услышать. Я знал теперь, кто мои враги.
Сорвав с руки часы, я швырнул их на землю и яростно топтал, пока они не превратились в кучку никчемных железок.
… Не было долгих размышлений, типа: «ах, как мне жить теперь?!» Если не смог умереть, защищая свою семью, как мужчина… как мой отец, остался только один путь – месть.
И я мстил им. Брал с них плату за свой страх, который прилип ко мне толстым слоем грязи. И не отмоешь, не отскребешь, потому что не снаружи, а внутри. Разве что, наизнанку вывернуться… Можно сказать, я так и сделал – вывернул страх наизнанку, соорудил из этой постыдной внутренней грязи себе доспехи… Доспехи ненависти, прочные, непробиваемые. Ни жалости, ни боли… Всё понятно и просто: есть «мы» и «они». И среди «них» нет невинных, для меня – нет. Все, как один, - враги, мишени, я всех их приговорил к смерти.
Эта дорога была ровной и прямой, под уклон – всегда легко, и я катился в этом направлении с ветерком, не оглядываясь… До того самого вечера, когда наши разведчики уничтожили вражескую группу, рыскавшую поблизости, и захватили одного из них живьем. Владо Ибрагимовича… Решено было, что утром прибудет высокое начальство и тогда допросят «как следует». Я понимал, что это значит, видел такое много раз: сначала выбьют из него всё, что можно, потом прикончат. Понимал я и то, что собираюсь этому помешать…
Я убеждал себя, что просто не хочу, чтобы про нас кто-то узнал. Вдруг, Владо тоже видел меня, расскажет им… И я тогда перестану быть «своим», меня презирать будут как вражескую подстилку… Так я себе говорил, но это только часть правды, кусочек мелкий, а больше и главнее было другое – стоило Владо появиться… стоило мне увидеть его, как по моим верным доспехам здоровенные трещины пошли.
Голова – как в огне, в груди – пекло… Владо, Владо, сволочь, любимый, что он наделал, что творит со мной?! Как посмел явиться сейчас, вторгнуться в мой теперешний мир – из свинца и пустоты, насквозь пропитанный сладковатым запахом смерти… но мне – теперешнему – уютно в нём… А он всё испортил! Он виноват, он бросил меня одного, хотя обещал хранить, защищать, а вернулся только сейчас, ко мне – такому… Он теперь мне не нужен. Он опасен для меня. Он – враг. И как с врагом я поступлю с ним…
Я спросил себя: смогу ли? Закрыл глаза, представил – это Владо стреляет в меня, убивает отца, насилует мать и сестру… Теперь я смогу избавиться от него. Навсегда. Залатать свои доспехи его кровью.
… Я договорился с караульным. Благо, у нас не очень дисциплинированная армия. Я шел в старенький тир, ставший сейчас тюрьмой, чтобы убить Владо Ибрагимовича. Никто другой, только я должен был это сделать.
Я знал, что скажу ему, заранее заготовил гневную речь, злые слова… И… растерял их все, едва увидел его взгляд, устремленный на меня… там узнавание было, радость, боль… Столько боли, мама!
- Мирко, - сказал он. – Бедный мой малыш.
Это ему за меня больно, оказывается! Как будто не у него рожа разбита, не его завтра будут пытать, а потом убьют!
Глаза щипало немилосердно, и ничего с этим не поделаешь, и язык отнялся… Это нечестно, нечестно… Доспехи мои, разломавшись, как ржавая жестянка, рухнули к его ногам…
… - Прости, Мирко, оба мы с тобой потерялись, - он гладил меня по волосам. – Я знаю, каково это: когда не изменить ничего, не исправить. И винишь себя за то, что не спас, но остался жив. Не виноват, но на стенку лезешь от боли…
- Да, - говорил я, пряча лицо у него на груди. Перед этим он рассказал мне о том, что его отца подстрелил снайпер возле дома - когда-то нашего общего дома, - а я подумал о том, что этим снайпером вполне мог бы быть я. – Да. Я знаю. Наш прекрасный замок, Владо, оказался из песка. Подул ветер – и всё рассыпалось.
Горячая ладонь ложится мне на затылок, прижимает ближе, теснее, разбитые губы целуют мой висок.
- Нет, не рассыпалось. Видишь, ты опять со мной… Здесь, сейчас, пусть ненадолго, но мы есть друг у друга…
И опять я с ним согласился. Видно, кто-то там, на небе – мой Господь или его Аллах – снова свел нас вместе. И уж точно не для того, чтобы мы тратили время на обвинения, упреки, выясняли, кто виноват и кто кого предал… Не это важно сейчас.
