Акива. Вот это удача! Теперь со мной Шхина, присутствие Божье. Захочу, сумка наполнится серебром и золотом, сапфирами и рубинами.
Марий. Палица Геркулеса! Выходит, еврей нас надул!
Акива. Конечно! А ты как думал? Ты хотел обхитрить еврея в торговле?
Марий. Слышь, старик, отдай назад!
Акива. Нет, ты мне ее продал, теперь она моя.
Марий. Я верну тебе деньги! Давай сумку!
Акива. Нет, парень, что сделано, того не воротишь. Солдаты ссорятся между собой.
Луций. Старик, отдай по-хорошему!
Септимий. Не трогайте его! Ты продал сумку добровольно, теперь нечего жалеть. (Акиве). А ты, Акива, в самом деле, можешь наполнить сумку деньгами?
Акива. Кто во что верит, тот это и получает. Там, где один ничего не замечает, другой видит сокровище.
Септимий. Да, ты непростой человек.
Акива. А простых вообще нет. А вам, легионеры, скажу так. Один из вас закроет глаза двум другим, и этот третий переживет еще многих. Счастливо оставаться!
Марий. Слышь, еврей, подожди! Давай я сумку еще раз посмотрю.
Септимий. Стой, где стоишь! Иди себе, Акива, смотри на свои сокровища.
Сцена встречи Аристобула и Элиши-Теодора.
Аристобул. (Он идет, покачиваясь, прихлебывая из меха с вином.) Клянусь бедрами Афродиты, я заблудился… Где этот проклятый постоялый двор? Кривой кабатчик так махал руками, что я не понял – направо или налево? Эй, горожане, эй, поселяне! Есть здесь кто-нибудь? Никого… Где же мне искать ночлег? (глоток из меха). Пусть меня обезобразят фурии, если я двинусь дальше! Я буду ночевать здесь! Разве я не киник? Разве я не вольный философ, странствующий под небом? Мне везде готов ночлег… У меня есть ноги, чтобы ходить, есть задница, чтобы сесть, и клянусь трезубцем Посейдона, я тут же сяду! Вот… Садится. Я улягусь прямо тут на дороге, и горе всякому, кто осмелится нарушить покой философа. Ложится.
Появляется человек с фонарем в руках. Это Элиша. Несмотря на фонарь, он не замечает Аристобула, и натыкается на него. Ругательства, проклятия, неразбериха. Элиша опомнился первым.
Элиша. Милосердный Господь! Это ты, Аристобул? Вот так встреча!
Аристобул. Мой друг Теодор! Вот неожиданность! Что же ты идешь с фонарем, и ничего не видишь? Или ты, как философ Фалес, смотришь только на звезды, а под ноги не смотришь?
Элиша. Аристобул, как я рад тебя видеть! Мне сообщили, что ты приехал в наши края, я уже неделю безуспешно ищу тебя. И вдруг – натыкаюсь на твое распростертое тело. Я, признаться, поначалу подумал, что это дохлый баран или осел.
Аристобул. Ты недалек от истины, Теодор. Только осел мог поверить рассказам еврейских купцов в Александрии и приехать в эти гиблые места. Они говорили: «Земля здесь течет молоком и медом, здесь рай земной! Вода здесь как вино, а вино – как амброзия, которую вкушают боги на Олимпе. Земля благословенная, земля обетованная!..»
Элиша. Эта земля не хуже и не лучше любой иной. Но жители ее склонны к фантазиям и любят выдумывать всякие небылицы. Что же, действительность далека от рассказов?
Аристобул. Теодор, друг мой, у самого красноречивого рапсода не найдется слов, чтобы описать мое разочарование и досаду! Ты знаешь, я много путешествовал, и это, безусловно, самое мерзкое место из тех, где мне приходилось бывать. Если Афины – это сердце мира, Александрия – голова мира, а Рим – его чрево, то эти места, не обижайся, это – настоящая жопа мира.
Элиша. Ах, мой бедный друг! Ведомый безошибочным чутьем философа, ты умудрился отыскать в этой благословенной стране, которую ты столь красочно описал, самое глухое место! Тебя можно поздравить, ты угодил в самое средоточие… Теперь я не удивляюсь, что нашел тебя именно здесь!Смеются, обнимаются.
Аристобул. Теодор! По милости богов я встретился с тобой.
Элиша. Почему, дорогой Аристобул, ты улегся на этом месте?
Аристобул. Я искал постоялый двор измаильтянина Халеда. Мне его посоветовали как лучший и сказали, что это совсем рядом.
Элиша. Ты был на правильном пути. Это действительно недалеко. Вставай, я поведу тебя.
Аристобул. Нет, друг мой Теодор, давай останемся здесь. Тут тихо, хорошо. У меня есть с собой мех вина, вот… Я с удовольствием угощу тебя. Шарит руками вокруг. Не перепутать бы с чернильницей… Впрочем, это местное вино, так что вкус одинаковый. Хочешь глоток? Элиша отпивает из меха и морщится. Пей еще, прошу тебя!
Элиша. Нет, благодарю. Это вино для философов и людей духа, не различающих вкуса напитков. Я предпочитаю вина для богачей.
Аристобул. Всякое вино есть благо! Вино необходимо кинику как воздух. Право, Теодор, становись киником и тебе откроется истина, как она открылась мне.
Элиша. Вот как? Что же есть истина?
Аристобул. В том, что все люди – жалкие, низкие, глупые, создания, достойные лишь презрения.
Элиша. Ну, а боги?
Аристобул. А боги еще хуже людей! Это завистливые, злобные существа, с радостью взирающие на людские несчастья. Ничто их так не веселит, как вид наших страданий.
Элиша. Я вижу, ты суров и к людям, и к богам.
Аристобул. Истинный киник ко всем относится ровно, непредвзято и недоброжелательно.
Элиша. Похвальная беспристрастность. Но себе, любимому, ты можешь оказать некоторое снисхождение? Пойдем отсюда. Здесь не место приличным людям. Не будем доставлять богам удовольствия видом наших лишений.
Аристобул. Никуда не пойду с тобой, пока не убедишь меня в том, что ты – настоящий киник.
Элиша. О, в этом ты можешь не сомневаться! Я служу людям, которых всей душой ненавижу, преуспеваю в занятиях, которые сам презираю. И все это ради того, чтобы вести ту жизнь, которую я считаю пустой и ничтожной.
Аристобул. Клянусь стрелами Аполлона, это слова истинного философа! Сам Хрисипп оценил бы изящество слога. Пьют.
Элиша. Кто такой этот Хрисипп?
Аристобул. О, это славный муж, мой друг и покровитель. Правда, он непристойно богат, но даже это не умаляет его достоинств. Он торгует соленой рыбой и пряностями. Ему часто случается подсовывать змею вместо угря и жаб вместо сардин, но при этом он честнейший среди александрийских торговцев. В душе он подлинный киник.
Элиша. Это вполне подтверждается твоим рассказом. Он поддерживал тебя в трудные минуты?
Аристобул. Как Орест помогал Пиладу! Я как-то написал некую эпиграмму про нравы жен наших богачей. Через сутки мои строки повторял весь город. Городской совет обвинил меня в непристойности. Как будто бывают пристойные эпиграммы! Это все равно, что в бане мыться одетым. Я попытался объяснить им это, но ничтожные людишки ничего не понимают в искусстве. Меня присудили к штрафу, который любезно заплатил Хрисипп. Я пригвоздил мерзавцев к позорному столбу пламенной сатирой «Собрание забавных уродцев».
Элиша. Название хлесткое. Хрисиппу понравилось?
Аристобул. Клянусь копытом Пегаса, только ему и понравилось. Он всячески ободрял и утешал меня.
Элиша. Тебе понадобилось утешение?
Аристобул. Еще бы! Воспетые мною уродцы захлебывались желчью от злобы. Они вознамерились совсем сжить меня со свету. Для начала они лишили меня должности декламатора в театре, а потом постановили изгнать из города. Хрисипп приютил меня на своей вилле, предоставил в мое распоряжение свою библиотеку и подарил мне свою наложницу, юную золотоволосую киммерийку.
Элиша. Ты познал с ней тайны любви и страсти?
Аристобул. (Отхлебывает вина). В полной мере! Через месяц она сбежала с конюхом, забрав все мои деньги и вещи. Клянусь змеями Горгоны, опытные воры не взяли бы больше. Она унесла даже грязное белье, старую плевательницу и бронзовые зубочистки.
Элиша. Возможно, на память о тебе?
Аристобул. Только библиотеку она не тронула. Свитки внушали ей ужас. Я благословил богов, что не научил ее читать, несмотря на ее просьбы и слезы.
