Присутствующие господа толпятся вокруг чемоданчика, словно речь идет о только что вскрытом саркофаге.

Тут новый директор Фараонии (преемник того, кто сменил Берюрье), вице-заместитель государственного секретаря, майор Фланель (из канцелярии президента), затем еще шишка из ДСТ, имя которой я не помню, потому что забыл.

— Все прошло хорошо, комиссар? — спрашивает мой «босс» небрежным тоном, точно дело двигалось само по себе.

Это маленький толстяк, начисто ощипанный сверху, багровеющий при малейшем приложенном усилии (например, когда открывает ящик своего стола).

— Чрезвычайно хорошо, — отвечаю я.

Терпеть не могу ареопагов. Люди не слова, но трепа, плетущие интриги в министерских кулуарах, прямодушные, как визиготы, всегда готовые послать тебя забесплатно в драку, чтобы отвернуться, как только события примут плохой оборот; люди, присваивающие твои победы, оставляя тебе только лейкопластырь и нагоняи; надоели мне они хуже редьки, опротивели индюшинной надутостью и жеманным лицемерием и, чтобы сказать уже раз и навсегда, вызывают неудержимое желание блевать.

С ужасом смотрю я на этих пронырливых ничтожеств, награжденных по рангу, до подлости жадных, темных заговорщиков и записных шаркунов всех помпезных мероприятий; смотрю, воздавая хвалу Создателю, сотворившему меня не по их образу, снабдив совершенно другими недостатками и обеспечив несколькими качествами, которые служат мне средством очищения.

— Вы открывали чемоданчик, комиссар? — вопрошает вице-как-его-там.

— Нет, господин министр, — опрыскиваю я сановитое рыло духами, что приводит в конвульсивное содрогание жалкий улитковый рожок в его плавках для худозадых.

И добавляю:

— Я бы себе не позволил, в задание входило только завладеть им.

— А он не заминирован? — отважно ляпает майор Фланель.

Военное соображение мгновенно вызывает массовое отступление, так что шишка из ДСТ проходит прямо по моей ноге, чертов болван!

— Его просветили рентгеном в лаборатории, мой майор; ничего подозрительного не обнаружили.

— Ну, тогда, право же, откройте его, комиссар, — просит меня директор. — Эта честь принадлежит вам, поскольку именно вы его захватили.

Захватили! Клянусь, среди них есть, кто не плюет на стыд!

Я приближаюсь к чемоданчику с массивными застежками и откидываю их одновременным движением больших пальцев. Присутствующие отступают еще дальше. Но поскольку я не превращаюсь в конфетти, они подступают обратно. Точно рыбешки, бросающиеся врассыпную, когда раздается всплеск, а затем быстро возвращающиеся посмотреть, что упало.

Чемоданчик выложен полиэфиром красного цвета, в котором устроены четыре углубления для стеклянных банок (в каждом по банке). Внутри банок ничего, кроме какого-то мутноватого вещества на самом дне. На завинченных крышках этикетки, содержащие предписания на английском с примесью латыни и стилизованные черепа внизу.

Собравшиеся господа настороженно смотрят на четыре емкости. Можно решить, что это пустые банки из-под варенья или же футляры для объективов.

— Право слово, думаю, наши американские коллеги будут удовлетворены, — лепечет мой начальник.

Он становится почти пурпурным, произнеся это. На месте молодца я бы последил за своим артериальным давлением. Мне вспоминается дорогой Ахилл прежних времен. Тот выглядел, как помесь английского лорда с французским графом или герцогом. Новый же напоминает хозяина бистро, поднявшегося до владельца крупной пивной. У него вид человека, довольного собой и готового обнести всех присутствующих выпивкой за счет заведения.

— Им уже сообщили об успехе предприятия? — спрашивает вице-черт-те-чего.

— Еще нет, оставляю вам это удовольствие, — лижет его мой директор бистро прямо вдоль голубой яремной вены.

— В таком случае я немедленно связываюсь с посольством США.

Майор Фланель бормочет:

— А в ожидании пока они заберут эту дрянь, куда мы ее денем?

Ему отвечает молчание. Красноречивое. Все впериваются в сосуды с высоким процентным содержанием насильственной смерти. Никто не горит желанием приютить их. Никогда не знаешь…

Мой хозяин вздыхает:

— Мы плохо оборудованы для этого, имеющийся у меня сейф недостаточных размеров, могу показать. К тому же, он забит документами, которые нельзя никуда переносить.

Олух из ДСТ уверяет, что и он не в состоянии позаботиться о посылке. Майор пожимает плечами. Вы можете представить, что он притаскивает их в Елисейский дворец, а, господа? Нет, никто себе подобного не представляет. Хорошо, значит, праздник на улице вице-заместителя государственного секретаря, но тот надсадно вопит, что его кабинет чересчур маленький. Занимаемая им должность была учреждена дополнительно, и размещается он в бывшей ванной министерства текущих дел, вообразите себе!

Я слушаю четырех кретинов, играющих в мысленный регби с проклятым чемоданчиком. Они пасуют друг другу, но не могут реализовать попытку. Доводы, которыми они обмениваются, довели бы до слез и старую клячу.

В конце концов идею века находит майор: они поместят чемоданчик в сейф соседнего банка ГДБ. Они арендуют ячейку сообща на четыре имени. Когда американеры прибудут за своим барахлом, они достанут его и оформят передачу банок. Предложение принимается единогласно. Каждый считает, что для майора это очень даже неплохо придумано.

Четверка поднимается и отправляется стягивать с вешалки свои дождевики, ибо над Панамой^[1] бушуют разгневанные валькирии. Описанные^[2] господа, не прощаясь со мной, убираются, поручив тащить чемоданчик бригадиру Пуалала.

Ибо, повторяю я, никогда не знаешь!..

Глава III

ЕСЛИ НЕ ВСЕ, ТО НИЧЕГО

В келье, которую он делит с четырьмя или пятью каликами, в той или иной степени покалеченными, Калель старается дышать нормально, но в груди что-то колет.

В одиннадцать часов главврач, совершающий обход, останавливается у его постели. Это старый хмырь, убеленный сединами, в белом же халате. Правый карман прожжен плохо притушенным окурком, который он там прятал. На шее висит стетоскоп, как цепь некоего ордена самодельной бурды.

Он наклоняется к Калелю, засовывает два резиновых наконечника себе в ушные раковины и прилежно прослушивает его.

Затем кивает головой и заглядывает в температурный лист.

— Вы можете покинуть нас завтра, — объявляет он, — пообещайте мне только отправиться в горы на полмесяца для окончательного выздоровления. Я выпишу вам кое-какие лекарства, которые нужно принимать неукоснительно.

Калель отвечает: «спасибо, доктор, можете на меня положиться». Старый айболит (называемый Сезар Пьяно) отваливает, обежав другие постели.

Калель делает знак сестре, сопровождающей «патрона». Нельзя ли ему получить газету?

Прелестная дама, пикантная брюнетка, с такой грудью, что можно смело выходить на большой простор, улыбается утвердительно.

И в самом деле, через пять минут она приносит номер Франс-Суар, совсем свежий, которым не стоит чистить подвенечное платье. Калель торопливо просматривает его. Об инциденте в Отеле Путешественников упоминается на третьей странице. Двадцать строк. Огонь занялся в прачечной из-за халатности кастелянши, отправившейся выпить кофе и оставившей включенным свой утюг. Отель сгорел полностью. Слегка пострадали с полдюжины человек, из коих лишь один нуждался в госпитализации. Точка, конец заметки. Абзац.

Калель пренебрегает последующим сообщением об очередном заявлении премьер-зловинистра, равно как и о победе Бордо над Пари-Сен-Жерменом. Он сворачивает газету и кладет ее на металлический столик у изголовья. Отель сгорел полностью. Прощай, чемоданчик!

Теперь ему придется объясняться с другими. Чертова кастелянша, шалава пустоголовая! Оставить включенным утюг! Кофе, как же! Она, должно быть, угощала своими окороками хозяина, чтобы настолько задержаться. Калеля подмывает срочно вызвать других, но он получил инструкции быть чрезвычайно осмотрительным и решает дождаться для этого выхода из больницы.