Прошло довольно много времени. Что-то здесь не так, подумал я. Он же меня совсем не знает - как же он оставил меня одного в своем кабинете? Ведь я могу что-нибудь украсть и убежать! Может, дом охраняется? Хотя я никого не заметил. Я хотел уже подняться и уйти, но тут дверь открылась, и в комнату вошел мой новый знакомый с большим подносом в руках. Он поставил поднос на столик возле дивана и сказал, что сегодня тоже еще не ел. Подойдя к открытой двери, он сказал кому-то несколько слов, очевидно, по-шведски, и закрыл дверь снова.

“Давай, начинай”, - пригласил он и сел на диван. - “Ты же хочешь есть, поэтому и пришел сюда, не так ли?”

Я поглядел на поднос. На нем стояли тарелки с какой-то красной колбасой, разными сортами сыра, джем, масло и корзинка с хлебом.

“Ну, ешь же”, - подбодрил он меня. - “Не бойся, это не ядовито”.

“А почему колбаса такая красная?” - спросил я.

Он рассмеялся. “Чтобы свежее выглядела”.

Вдруг дверь снова открылась, и какой-то человек внес в комнату еще один поднос, на котором стояли чашки и большой чайник. Человек молча поставил поднос на столик и вышел.

“Чай?” - спросил мой новый знакомый и, не дожидаясь моего согласия, наполнил мою чашку.

Я начал есть.

“У нас часто бывают немецкие дети, которые соскучились по настоящему завтраку. Особенно после бомбардировок. Но сначала они, конечно, должны записаться. Бездомные вроде тебя обычно к нам не приходят”.

“Вы только что говорили по-шведски?”

“Да, я же швед!”

“Откуда вы так хорошо знаете немецкий?”

“Я учил немецкий в школе. А сотрудники посольства получают специальное образование и обязаны учить язык. И кроме того, моя мать - немка. Правда, она отказалась от немецкого гражданства и приняла шведское”. “Почему?”

“Так она захотела. Ради порядка. Хотя мой отец не возражал, если бы она осталась гражданкой Германии”.

Мое любопытство, по-видимому, развлекало его.

“А почему она не захотела сохранить гражданство?” - повторил я.

“Я тебе уже сказал - ради порядка”.

“Ради порядка не обязательно становиться шведкой”.

Страх все больше овладевал мною. Я хотел только одного - уйти отсюда. Меня не покидало ощущение, что в любую минуту здесь может появиться полиция.

“Почему это тебя так интересует? Ешь, сколько захочешь, пей свой чай, а потом можешь уходить. А если ты думаешь, что я или моя мать имеют что-то против Германии, ты ошибаешься. Нам Германия нравится, она прекрасна”.

“Прекрасна? С непрерывными бомбежками? С улицами в развалинах?”

“Довоенную Германию мы тоже знали”.

Он испытующе посмотрел на меня.

Неожиданно для самого себя я решил рискнуть и рассказать ему все. “Я пришел сюда не ради еды. Я пришел просить у вас защиты и помощи. Моя мама не может больше таскать за собой”.

Он смотрел на меня. Лицо его оставалось бесстрастным, но глаза были печальны.

“Кто твоя мать?” - спокойно спросил он.

“Моя мама еврейка”, - ответил я.

“Значит, ты еврей? Или твой отец немец?”

“Моего отца почти убили в Заксенхаузене”.

“Почти?”

“Он умер в еврейской больнице на Иранишенштрассе. Незадолго до смерти моя мама забрала его из концентрационного лагеря уже смертельно больным”. “Твоя мать, наверное, очень хорошая женщина”.

“Да, конечно”.

“Я бы с удовольствием познакомился с ней”.

“Это невозможно. Она не знает, что я здесь”.

“Ну и дела!”

“Мы живем в садовом домике. Там очень холодно, и мы ужасно мерзнем. И еды у нас тоже маловато. Думаю, без меня ей, может, легче будет продержаться”. “Наверняка нет!”

Он спокойно смотрел на меня. По его лицу было невозможно понять, о чем он думал.

“Ты хоть раз задумывался над тем, как беспокоятся матери о своих детях? А если то, что ты рассказал, - правда, представляешь, как она боится за тебя?”

“Она наверняка рада, что я ушел”, - врал я. - “Думаю, что нам будет легче пробиться в одиночку. Сюда она никогда бы не решилась прийти”.

“Съешь еще что-нибудь! И знаешь, что я думаю? Ни одному твоему слову я не верю. Сказки ты хорошо умеешь рассказывать”. “Вы считаете, что я вас обманываю? Что я все придумал?”

“Сколько тебе лет?”

“Двенадцать”.

“Для твоего возраста ты очень хитер”.

“Я бы себе тоже не поверил”, - ухмыльнулся я.

“Идем со мной”.

Он встал и взял меня за руку. Я попытался сопротивляться, но он потащил меня с собой. Мы вышли в дверь позади его письменного стола и пошли по довольно длинному коридору. Наконец мы остановились перед полуоткрытой дверью. Это был туалет. Он втолкнул меня туда и закрыл за собой дверь.

“Ты, конечно, хочешь писать?” - спросил он.

“Нет, не хочу”.

“Но тебе нужно пописать. А ну, снимай штаны!”

“А вам не нужно писать?” - ухмыльнулся я.

“Сейчас ты у меня получишь!”

Я почувствовал - он очень рассердился. Я спустил штаны. Он коротко взглянул и велел мне снова натянуть штаны. Потом мы вернулись в его кабинет. Он велел мне подождать и вышел куда-то. К моему собственному удивлению, это совершенно не испугало меня. Все происходящее даже начинало нравиться мне. Мне было интересно - что он теперь предпримет. Кушетка, на которой я сидел, была очень удобной. Я лег и вытянул ноги. “Посмотрим, что теперь будет. Или здесь появятся полицейские, или он приведет с собой двух викингов, которые переправят меня через границу”.

Незаметно для себя я заснул и проспал, должно быть, довольно долго. Когда он разбудил меня, я вскочил, как ужаленный. Он закрыл мне рот рукой и попытался успокоить.

“Нам надо серьезно поговорить”, - сказал он и сел рядом со мной на кушетку. - “Ты, конечно, понимаешь, почему в туалете я заставил тебя спустить штаны. Поверь, мне самому было очень неприятно. Но ты, наверное, и сам догадываешься, с какими уловками нам приходится сейчас сталкиваться. Хорошо, я готов тебе поверить. Но в этом случае возникают две проблемы. Во-первых, я не посол, а всего лишь атташе, секретарь посольства. Это означает, что у меня нет никаких полномочий и сам я ничего не решаю. Без ведома посла я не имею права что-либо предпринимать и тем более обещать что-то. В Германии посла сейчас нет, он будет только к концу недели. Посол - единственный человек, который смог бы - предположительно смог бы - найти какой-то выход. Но я хочу тебе сказать: не жди, что он может переправить тебя через границу в Швецию. Он не имеет на это права, а на незаконные действия никто из нас, сотрудников посольства, не пойдет. Вторая проблема: твоя мать. Даже если бы мы могли что-то для тебя сделать, при всех обстоятельствах нам необходимо согласие твоей матери. Я предлагаю тебе вернуться к матери и посоветоваться с ней. После этого ты можешь снова связаться с нами. Может быть, к этому времени мы что-нибудь придумаем”.

“Как?” - спросил я.

“Что “как”?”

“Как я могу снова связаться с вами?”

Я чувствовал себя совершенно разбитым. У меня не было сил подняться. Мне было ужасно стыдно, и хотел я только одного: уйти отсюда. Но я продолжал говорить.

“Вы же сами сказали, что мне здорово повезло, раз удалось попасть сюда. А если хотите отделаться от меня, скажите об этом прямо”.

Он пропустил мое заявление мимо ушей. “Я дам тебе номер телефона. Позвони мне на следующей неделе. Если трубку снимет кто-то другой, не говори ничего. Вообще ничего. Ты можешь разговаривать только со мной. Как я тебя узнаю?”

“Я не могу назвать вам своей настоящей фамилии. Сейчас моя фамилия Гемберг”.

“Мне совсем необязательно знать, как твоя настоящая фамилия”, - перебил он меня. И добавил, посмотрев мне в лицо: “Более того. Позвонив по телефону, ты должен к своей фамилии добавить что-нибудь. Например, химчистка Гемберг или что-то в этом роде”.

“Химчистка Гемберг, Нойкельн”, - съязвил я. Он засмеялся.

“Нойкельн” можешь не добавлять. И пожалуйста, отнесись абсолютно серьезно к тому, о чем мы с тобой договорились. Еще одно. В посольстве никто не знает, что мы знакомы. Это я говорю в моих собственных интересах, потому что не уверен, одобрит ли здесь кто-нибудь мои действия. А о самом после говорить вообще не нужно”.