В то время, как мой многоуважаемый коллега берет след нашего «зверя», я сажусь в автомобиль, будучи уверенным, что он пригодится, так как парень с наступлением темноты начнет заметать следы, и без колес тут не обойтись.

Движение транспорта в этом квартале единичное, поэтому я спокойно то вписываюсь в колонну автомобилей, то выхожу из нее, чтобы постоять у тротуара, стараясь постоянно держать в поле своего зрения двух интересующих меня людей.

Наш клиент так жмется к стенам зданий, что начинаешь думать, не решил ли он протереть их своим пиджаком. Пино не отстает, иногда он останавливается, чтобы высморкаться в свой великолепный носовой платок. Не вижу, чтобы наш объект засек охотника Пино, или чтобы он опасался его.

Смуглый тип со шрамом на виске, не меняя направления, выходит на набережную. Не медля ни минуты, останавливает такси и быстро ныряет в него! Классический трюк!

Пинюш, как пришибленный, застывает на месте, оставшись без работы. Мне некогда воодушевить его.

Я нажимаю на газ и обгоняю такси, так как считаю, что наилучшим способом преследования кого-то является его обгон.

Сворачиваю на один из мостов и притормаживаю. Такси проносится мимо. Я разворачиваюсь и иду за ним следом. Вижу бледное лицо нашего клиента, приклеевшееся к заднему стеклу такси.

Мы продолжаем путь вдоль Сены... Пересекаем площадь Конкорд, площадь Канады, позади остается Лувр, подъезжаем к Шателе, где такси сворачивает вправо на мост.

Я снова иду на обгон. Пассажир такси больше не зыркает назад,— успокоился. Забившись в угол машины, он, наверное, думает о смерти Луи XVI^[7], что вполне естественно, так как только что мы промчались мимо исторической тюрьмы Тампль.

Мы пересекаем Сити^[8] и выезжаем на набережную Орфевр. Такси снова сворачивает направо. Потом еще раз направо, и к моему огромному удивлению, вьезжает во двор Верховного суда Франции... Такого сюрприза мне еще никогда не приводилось переживать в своей жизни.

Я понимаю, что ваши мозги уже слегка приустали, но тем не менее согласитесь, это потрясающе! Вот он наш герой, за которым мы следим уже два дня, как за молоком на огне. Следим ни на минуту не спуская с него глаз и не жалея подошв и автомобильных покрышек!

Никогда не мог бы даже и подумать, что это создание приведет нас к нам же! Вот это фрукт!

Он расплачивается с таксистом, и тот, прежде чем покинуть двор, описывает большую дугу. Прибывший не торопится сдвинуться с места. Он стоит в нерешительности, не зная в каком направлении сделать первый шаг. Наконец-то я могу поближе рассмотреть его. Мужчина выглядит подавленным то ли окружающей обстановкой, то ли осенней грустью, на которой настроен воздух Парижа, влажный и прохладный. В его небритом лице с запавшими глазами, обведенными темными кругами, есть нечто патетическое. На нем коричневый костюм, пиджак которого затерт до блеска на локтях, грязная рубашка, вязаный жилет из серой шерсти.

Глубокий шрам, идущий от виска к подбородку, теряется на полпути в зарослях бороды. Я понимаю его состояние: он никак не решится идти до конца задуманного. Надо помочь ему... Пусть он еще немного осмотрится...

Наконец я выхожу из своего автомобиля и, мило улыбаясь, спрашиваю:

— Вы кого-то ищете, месье?

Он, кажется, искренне рад моему появлению. В его взгляде столько тепла, столько доброты, что он проникает до самой глубины моего сердца. Он цепляется за меня, словно малыш, которого мама первый раз в его жизни привела в магазин «Лафайет»^[9].

— Я...

— Кто вам нужен?

— Я хотел бы встретиться с кем-нибудь...

У него певучий средиземноморский акцент.

— С кем именно?

— Я не знаю... Может, с комиссаром...

— Я — комиссар...

Чтобы убедить его в этом, показываю свое удостоверение.

— Вот и хорошо... Да,— бормочет он,— значит, я могу поговорить с вами.

— Конечно... Но пройдемте в мой кабинет...

Естественно, моя служба не связана с этим заведением,

но договориться с кем-нибудь ради общего дела не составит большого труда. Не стану же я рассказывать о тонкостях наших формальных отношений человеку, который горит желанием исповедаться. Потеря времени в таком случае чревата непредсказуемыми последствиями. Когда клиент созрел, его надо немедленно выслушать!

Мы входим в здание, и я сразу же встречаю одного из своих знакомых.

— Ты не мог бы мне уступить свой кабинет на пять минут,— шепотом спрашиваю я у него.— Мой клиент должен срочно разродиться!

— Какие могут быть проблемы! Тем более, что я убегаю!

— Ты мне друг!

Я ввожу своего клиента в кабинет Мэнье; небольшая тесная комнатка со столом, с несколькими полуразвалившимися стульями и картотекой дел.

— Садитесь...

Я протягиваю ему пачку «Житан». Этот классический прием всегда помогает мужчинам преодолеть разделяющие их социальные барьеры.

Мы закуриваем, и после первой затяжки я очень по-голливудски произношу ленивым голосом:

— Итак, старик, рассказывайте... Говорите откровенно... Это поможет упростить многие вещи...

Он зажимает сигарету двумя желтыми от никотина пальцами и сообщает:

— Меня зовут Анжело Диано.

— Итальянец?

— Да.

В глазах его мелькает удивление. Почему? Он ждет моей реакции, а потом спрашивает:

— Вы никогда не слышали обо мне?

Я присматриваюсь к нему. Закрываю глаза, стараясь отыскать в своей памяти это имя: Анжело Диано. Нет, определенно его имя мне ни о чем не говорит.

— Уверен, никогда не слышал раньше,— утверждаю я.

— Я нахожусь в розыске в Италии... За убийство!

Я не реагирую на его признание.

— Десять лет назад я убил человека во время одного из ограблений... Мне удалось перейти границу... Я сменил имя, фамилию и начал новую жизнь...

Его руки мало похожи на руки убийцы. Но меня это не удивляет, так как убийцы очень часто похожи на достойных уважения людей!

— Я слушаю вас...

— Живя еще в Италии, я некоторое время работал на Гранта. А о нем вы слышали?

— Немного... Это шпион?

— Да... Это было давно... Я должен признаться вам, что в то время я был специалистом по вскрытию сейфов... Моя работа пользовалась спросом.

— Даже так?.. Дальше?

— Обычно я работал безоружным, так как считал себя неспособным убить человека. В тот же раз, когда меня застукали, я схватил, что попалось под руку и... Месье комиссар, вы должны понимать, что в подобной ситуации человек не владеет собой.

Такие песни мне знакомы. Звучащие из разных уст, они похожи одна на другую. Они не хотят убивать, но когда им кричат «Стой! Кто идет?», они лупят по голове чем попало.

— Я понимаю вас... В тот раз, когда убили человека, вы работали на Гранта?

— На него...

Я начинаю понимать, но прошу его:

— Вы продолжайте, продолжайте.

— Как я уже сказал вам, месье комиссар, мне удалось сбежать. Мне повезло в том плане, что труп был обнаружен полицией только через день. Я пересек границу в туристском автобусе... Два месяца прожил в Марселе, а потом перебрался в Париж... Я окончательно забросил то ремесло, каким занимался в Италии. Приобрел новую профессию... Но то тяжкое преступление... Воспоминание о нем наполняет мою жизнь горечью, отравляет её.

Мне это тоже знакомо. Подобные речи — всего лишь очередной приступ желания искупить свою вину.

— Что дальше?

— Я познакомился с одной очень милой вдовой, довольно юной еще женщиной... Мы начали жить вместе... Я был счастлив...

Он замолкает, и лицо его туманится неизмеримой печалью.

Я уважаю его эмоции, чувства, но дело не ждет... Поэтому я ненавязчиво, чтобы показать ему, что в голосе французского полицейского не всегда лишь опилки вместо мозгов, тяжело вздыхаю:

— Значит, ваше счастье длилось до того самого момента, пока Грант не нашел вас в Париже?

— Да,— соглашается он, посмотрев на меня, не скрывая восхищения.

— Я хочу знать, зачем вы снова понадобились Гранту?