Свинцовые тучи придавили виноградники, цеплявшиеся за склон горы. Голые, выхолощенные ветрами и солнцем скалы, теснившиеся со всех сторон, напряженно застыли. Дождь мог хлынуть в любую минуту. Женщины, то и дело поглядывая на небо, спешили уложить собранный урожай в корзины, когда одна из них, застонав, схватилась за живот.

– Господи, только не здесь, не сейчас… – пробормотала она побелевшими от боли губами.

Но у Бога, очевидно, были на этот счет иные планы. Товарки, побросав работу, обступили ее. Не теряя времени на расспросы и причитания, они поспешно сдернули со своих голов платки, расстелив их на земле, и помогли стонущей роженице лечь.

– Не волнуйся, милая, не впервой ведь. И ахнуть не успеешь, как пробкой вылетит, – грубовато подбадривали они ее.

Но Сильвия уже голосила от души, благо слышать ее могли только подруги да горы. Кнарик, самая молодая и проворная из всех, сбегала с кувшином к ручью и принесла свежей воды. Женщина корчилась от боли, ненадолго затихала и снова начинала вопить с удвоенной силой. Промежутки между схватками становились все короче.

– А может как-нибудь дотерпишь до дома, а? – с надеждой проговорила Римма, незамужняя сорокалетняя женщина. От сорванного впопыхах платка ее густые, мелко вьющиеся волосы стояли дыбом.

– Так ведь терпела ж весь день. Схватит, а я все надеялась, авось не время еще, авось обойдется. На ж тебе, не обошлось… Ой, мамочки!

– Да не слушай ты ее! – махнула рукой в сторону старой девы Ануш, самая взрослая и многоопытная, мать пятерых детей. – Сама-то она никогда не рожала, вот и не знает, чего городит. Ребеночек как сдвинется с места, его уже ничем не остановишь. А машина за нами придет не раньше, чем через час.

– Кто ж теперь на полях-то рожает, – не унималась Римма. – Без врача, без акушерки без чистой постели…

– Не боись, подруга, – буркнула Ануш. – А мы на что?

Надтужный хрип заглушил ее слова… И тут произошло нечто необъяснимое, пугающее и странное. В тот самый момент, когда новый человек явился на свет, оторо-певшие от неожиданности женщины увидели огненный шар, величиной с головку новорожденного. Шар возник внезапно, из ниоткуда. Собственно никто и не смотрел по сторонам, не до того было. Но он завис совсем низко над роженицей, плавно покачиваясь и пульсируя, словно вполне осмысленно наблюдал за происходящим.

Боясь пошевелиться, женщины только с немым испугом переглядывались. Что делать? Как поступить? Не бросишь же подругу в такой ситуации. Да и опасно – от шаровой молнии убегать нельзя, она может тут же взорваться, они это хорошо знали.

Разгораясь все ярче и увеличиваясь в размерах, огненный самозванец начал медленно снижаться. Все затаили дыхание, окаменели. А он спустился совсем низко и… почти коснулся ребенка. Распростертая на земле Сильвия смотрела на него вытаращенными от ужаса глазами.

Плавно покачавшись, шар вдруг взмыл в небо и исчез – так же неожиданно, как появился. Какое-то время никто не мог вымолвить ни слова. Наконец Рима прошептала осипшим от пережитого голосом:

– Что это было, а? Я думала, он убьет всех нас… И ребеночка.

– Обыкновенная шаровая молния, – приходя в себя, передернула натруженным плечом Ануш.

– Не-а, – протестующе замотала головой Кнарик. – Шаровая-то шаровая, но какая-то особенная. Она вела себя как живая, будто наблюдала за родами и за всеми нами.

– Скажешь тоже, – отмахнулась четвертая женщина. – А по-моему так самая обыкновенная. Вон, гроза собирается. А они как раз из грозовых туч и появляются.

– Это знак Свыше, – проговорила Сильвия со странной убежденностью. – Это предзнаменование. И рожала я здесь, среди гор, не случайно – чтобы ОНА могла увидеть мое дитя. Я назову ребенка Ншан, что означает, как вы знаете, «знак».

– Но Ншан – мужское имя, – возразили ей женщины, – а у тебя родилась дочь.

– Как сказала, так и будет, – стояла на своем Сильвия. Сидя на земле, она разглядывала новорожденную с нежностью и любопытством. – Ну, здравствуй, Ншан.

Все это произошло неподалеку от маленькой горной деревушки, которая по-армянски так и называлась Саригюх – «Горная деревня». Но девочке, рожденной в виноградниках, предстояло родиться вторично и тоже в муках, куда более тяжких, чем первый вдох и первый крик. А все ее детство было лишь преддверием, прологом второго рождения, ради которого она, возможно, и появилась на свет.

Поначалу Ншан мало чем отличалась от других ребятишек. Играла вместе с ними, носилась по крутым пыльным тропам, каталась верхом на соседском ослике, лакомилась зелеными снаружи и нежными внутри грецкими орехами из сада деда Гегама, вместе с однолетками лазала по горам среди колючих жестких кустарников и нагромождения камней. Цепляясь за них, ловко спускалась на самое дно ущелья к крохотной, но очень шумной и проворной речушке. Там, среди корней деревьев, была сложена запруда из отполированных водой булыжников, в которой вся окрестная ребятня с наслаждением плескалась. В разморенный зноем полдень их веселые крики перекрывали шум ручья – холодная ключевая вода бодрила и освежала. А потом приходилось карабкаться вверх по крутому склону, снова покрываясь потом и пылью.

«Что поделаешь, – качали головами умудренные житейским опытом старухи, – здесь, в Саригюх, нет ни одной ровной дороги. Здесь все дается с трудом. Даже нашим детям.»

Очень скоро шумные игры наскучили Ншан. Она вдруг увидела окружающий мир другими глазами. И как-то по-особому остро ощутила свое присутствие в нем.

Когда по весне мокрые еще от талого снега склоны гор покрывались ковром из съедобных и очень целебных трав – урцем, мятой, авелюком, пипертом – мать брала ее и старшую дочь с собой, собирать их в большие холщевые мешки. Там, на самой верхотуре, воздух был такой особенный, напоенный солнцем, светом… самой жизнью, что Ншан, забывая обо всем, растворялась в нем мыслями и душой.

Она любила забраться на старое абрикосовое дерево, что шатром накрывало их дом, и лежала там часами, обхватив корявую смолистую ветку тоненькими, но сильными ручонками, вдыхая пьянящий аромат весеннего цветения или отправляя в рот крупные, мясистые и сочные плоды, цвета самого солнца. Любила уединяться на плоской земляной крыше своего дома. В первую половину лета крыша зарастала густой сочной травой. Отсюда, если найти просвет среди ветвей и лечь навзничь на зеленый ковер, можно до бесконечности всматриваться в дрожащую голубизну неба, представляя проплывающие мимо облака то чужеземными странниками, то причудли-выми сказочными существами.

Ншан не боялась ни скорпионов, ни змей. Обретя уверенность в себе и в своем теле, она часто убегала… (Да собственно и убегать не было нужды, здесь никто никого не ограничивал, ни за кем не следил, здесь каждый был себе хозяин, а природа вокруг – их общий дом.) в горы, в царство ширококрылых, плавно парящих в густой синеве орлов и разноцветных бабочек. А если случалось повстречаться гюрзой – самой ядовитой из всех змей, Ншан не теряла самообладания. Продолжая сидеть на камне, она со спокойным дружелюбием смотрела ей прямо в глаза. Девочка не смогла бы объяснить, откуда в ней возникала уверенность, что гюрза не тронет ее, что обе они – родные сестры и мать их – добрая земля.

Ншан была тоненькая, не по годам высокая, как хрупкий весенний побег. Коричневая от загара, с живым пытливым взглядом, излучавшим внутренний свет. И любовь. Она любила всех и всё. Не только однолетки, но и мальчики постарше, и даже взрослые парни уже по особому поглядывали на нее. Почему бы и нет, ведь их бабушек и прабабушек выдавали замуж уже в тринадцать лет. А Ншан шел тринадцатый год.

У Сильвии было четверо детей – два сына и две дочери. Они жили в маленьком домике на краю села. Впрочем, все дома стояли на краю, потому что селение притулилось над ущельем и за каждым двором таился обрыв.