Был задуман спектакль, главные трагические роли в котором отводились тем трем бежавшим из лагеря советским военнопленным, которых захватили в лесу четыре дня назад. Эти военнопленные были прямо–таки находкой для Вепря. Правда, ни одного из них не удалось уломать, уговорить принять участие в расправе над своими товарищами. Но все обернулось к лучшему–расстреливать своих будут старшина Сидоренко, пойманный в лесу власовец–дезертир и еще один совет, в самом начале войны попавший в окружение и сумевший пристроиться под видом племянника у одинокой сердобольной вдовушки лет на десять старше его.
Этих людей Вепрь поставил перед выбором: беспрекословное выполнение любого приказания или смерть. Их убеждения, симпатии не интересовали окружного. Он знал: тем, кто обагрил руки кровью товарищей, уже нет хода назад. Они становятся палачами. А Вепрю нужны были палачи.
Кровавый спектакль, подготовляемый Вепрем, предназначался не только для человека, посланного Малым, но и должен был, по замыслу окружного, преследовать воспитательные цели. Идейная закалка сотни, которой еще недавно командовал Богдан, была признана крайне недостаточной. Уже одно то, что вояки охотно и довольно отважно осуществили акцию против немцев, подтверждало это мнение. Кроме того, Вепрю стало известно, что старшина Сидоренко, напиваясь, не раз проводил среди шеренговых сотни «политинформацию». Семена дьявольской пропаганды, брошенные в сердца мужиков, уже имевших случай убедиться, что большевики раздают крестьянам помещичью землю, открывают украинские школы, бесплатные больницы, могли дать ростки… Сотня считалась до такой степени неблагонадежной, что было принято решение отобрать оружие у рядовых, заменив его деревянными учебными ружьями. Однако этого было мало. Для того, чтобы укрепить дух вояк, хорошо припугнуть вольнодумцев, требовались не разговоры, а какая–нибудь более сильная, впечатляющая пропагандистская акция. Такой акцией и должен быть, по мнению Вепря, расстрел трех бежавших из немецкого лагеря советских военнопленных. После расстрела окружной намеревался объявить о казни «большевистского агента», бывшего командира сотни Богдана.
Посланец Малого не прибыл в назначенный срок. Не появился он и на следующий день, когда Вепрь неожиданно получил приказ явиться к верховному коменданту СБ. Предположив, что приезд инспектора по какой–то причине не состоится, окружной решил провести акцию не откладывая.
После сытного завтрака сотню выстроили на плацу с деревянными ружьями.
Шила в мешке не утаишь. Среди вояк сотни все время возникали всевозможные слухи. Тот видел, тот слышал, а тот сделал вывод, предположил… Тарас полагался не на чьи–то домыслы, а на факты. Делать выводы он умел сам. Однако на этот раз его предположения полностью совпадали с общим мнением.
Все происходило на глазах у сотни. Тех бедняг, которых Топорец, Корень и Тарас привели из леса, держали в погребе, но не в том, где сидел старшина Сидоренко, а в другом, соседнем. Каждый день их по одному водили в штабную хату не то на допрос, не то на какие–то переговоры. Пошел слух от конвоиров, что «русских пленных» уговаривают стрелять друг в друга, но они отказываются. Потом в хутор привели молодого чернявого солдата в новеньком немецком обмундировании и какого–то парубка с тупой мясистой физиономией. Утверждали, что оба они тоже советы, один — власовец, другой — окруженец–приймак. Этих посадили в погреб к «военспецу», а затем также по одному водили в штабную хату.
В штабной хате заседала четверка — маленький щеголеватый Вепрь, о котором говорили, что он «самый главный», куренной Смерека, референт Могила и какая–то недавно прибывшая в хутор молодая женщина, худенькая, черная, с лихорадочно блестящими глазами, беспощадно курившая одну сигарету за другой. Новый сотенный Довбня к совещаниям начальства не был допущен, он появлялся в хате только по вызову.
Тарасу выпало с двумя другими вояками нести обед «арестантам», и по тому, как была распределена пища, он понял, что слухи о готовящейся расправе имеют под собой почву: в погреб, где сидел Сидоренко, было приказано отнести миску мяса, каравай хлеба, пленным — десяток сваренных с кожурой картошек.
Перед тем, как была дана команда выходить на плац для построения, вояк облетело последнее сообщение «солдатского радио»: русских пленных ждет расстрел, Сидоренко, власовец и приблуда–окруженец согласились стрелять в своих недавних товарищей по оружию. Эта весть никого не обрадовала, а скорее напугала, среди вояк чувствовалась растерянность, подавленность. На плацу Тарас обратил внимание на Топорца. Лицо роевого осунулось за эти дни. Неужели совесть мучает подлеца? Вряд ли… Видать, приболел немного. Довбня направил сотню в лес:
— Ать–два, три–штыре. Запевай!
В передних рядах послышалось:
— Ліс — наш батько,
— Темна нічка — мати…
Тарас, стиснув зубы, шагал с учебным ружьем на плече. У всех были деревяшки, только находившиеся впереди колонны четовые были вооружены винтовками, да на груди у Довбни висел автомат. Вышли к оврагу, возле которого четыре дня назад группа Топорца наткнулась на поющего псалмы баптиста. Конечно, это было совпадение, но то, что место выбрано заранее, Тарас не сомневался. Здесь на стыке вырубки и нетронутого леса образовалась большая травянистая поляна, полого опускавшаяся к самому оврагу. На этой поляне Довбня остановил сотню. Команда: «Вольно, можно курить! С места не сходить».
Ждать пришлось долго. Какие только варианты спасения попавших в руки бандеровцев трех советских военнопленных ни перебирал в своей голове Тарас за это время! Все не годилось, все было нереальным. Единственное, в чем он мог себя упрекнуть, было то, что он не попытался подменить ночью часового у погреба. Из этой затеи наверняка ничего бы путного не вышло, так как двери погреба закрывались на замок, ключа к которому у часового не было, а рядом у другого погреба стоял второй часовой. Но рискнуть все же следовало. Не сообразил. Теперь поздно, пропадут хлопцы, на его глазах распрощаются с жизнью.
— Встать! Р–равняйсь! — заорал вдруг Довбня — Смирно!
Окинув взглядом строй, сотенный бросился навстречу Вепрю.
Вепрь с овчаркой на поводу шел впереди небольшой группы, состоявшей из куренного, Могилы, худенькой чернявой женщины. За ними, приотстав шагов на десять, вооруженные автоматами хлопцы из эсбе вели пленных, и уже позади шагали с лопатами в руках Сидоренко, власовец, окруженец. Процессию замыкала по–деревенски нарядно одетая молодая баба с грубым нарумяненным лицом. Это была любка нового сотенного, приехавшая к нему в гости. Она не захотела упустить случая поглядеть, как будут расстреливать советов.
Довбня отрапортовал окружному. Вепрь, загадочно улыбаясь, поздоровался с сотней, скомандовал: «Вольно!», — оглянулся и показал рукой охранникам, куда следует отвести пленных. Их поставили у оврага лицом к сотне. Сытые охранники отошли шагов на пять в сторону. Вепрь со своей группой занял место на небольшой возвышенности, как раз напротив левого фланга, где во втором ряду стоял Тарас. Он тихо приказал что–то Довбне, и сотенный поспешно подвел к пленным Сидоренко, власовца и окруженца. Лопаты они где–то оставили, в руках у них были винтовки. Как понял Тарас, винтовки эти были взяты у четовых.
В рядах замерли. Как бы ни был настроен тот или иной вояка в смысле политических убеждений, каждый стоявший в строю, если не понимал, то чувствовал, что сейчас на его глазах будет совершена жестокая несправедливость. Перед ними стояли истощенные, несчастные люди, выходцы из могил, и их судьба не могла не тронуть даже холодное сердце.
— Молится… — пронеслось по рядам.
Да, тот жалкий пленный, баптист, чье пение положило начало несчастью, опустился на колени, сложил перед собой ладони трясущихся рук. Стоявший посредине лобастый, рассеянно, непонимающе покосился на него и тут же выпрямился, гордо вскинув голову. Татарин вдруг пронзительно закричал, обращаясь к Вепрю:
— Слушай, ты, хан Батый украинский, зачем нас будешь стрелять, скажи? Я не твоей нации, я — татар, ладно, стреляй меня. Тот — русский, москаль, как ты говоришь. Ладно, стреляй его тоже, если тебе крови надо. А этот? Он — украинец, твоя нация. Зачем его убивать будешь? Скажи своим людям, скажи, бандит, батько Махно, черная душа твоя!
