Одна из иностранок, со словно бы неделю немытым каре, в коричневой мешковатой толстовке, заговорила, и Наталья Алексеевна тут же стала переводить:
- Ирена спрашивает: Роман, почему у вас всё так мрачно? Действительно ли жизнь в России так ужасна?
Этот вопрос задавали ему постоянно. На всех встречах, в каждом интервью, да и, что было неприятно, в повседневной жизни. Даже жена иногда спрашивала. И он научился отвечать почти складно. Без мыков-пыков:
- Я не могу согласиться с тем, что в моих произведениях всё так уж мрачно. - Приостановился, давая возможность Наталье Алексеевне перевести.
- Вы говорите, говорите, - шепнула она, - только не очень громко. Я буду синхронно...
- Так вот... Понимаете, в своих произведениях я обращаю внимание на то, что литература обычно обходит стороной. Разные житейские проблемы, неурядицы, нехватку денег, часто перманентную. И - нереализованность идей, мечтаний. Во-от... Наша жизнь вообще, если задуматься, состоит из череды мелких неприятностей. Крупные я стараюсь не трогать. - Пальцы на левой ноге стали грызть. Было небольно, но неприятно. Он дернул ногой, под стулом раздался возмущенный мявк. - Но... но большинство людей эти неприятности стараются не замечать, забыть, я же обращаю внимание. По крайней мере - в литературе. И своего героя я стараюсь показать многогранно. У меня нет законченных злодеев или каких-то абсолютно положительных. У человека ведь в делах или в мыслях есть много всякого. И нелицеприятного... И я это не утаиваю. Может быть, из-за этого и возникает ощущение мрачности.
После тычка кошки переключились на журнальный столик. Поднимались на задние лапы, обнюхивали чашки. Хозяйка, прекращая конспектировать, досадливо покачивала головой, отгоняла кошек легкими хлопками по ушам.
- А что касается России... - Ужасная жизнь в России интересовала иностранок больше всего; часто только эта тема, правда, в разных вариациях, становилась основной в такого рода встречах. - Гм... - Роман Валерьевич сделал вид, что задумался. - Судя по историческим материалам, Россия переживала и не такие страшные времена. - То что сейчас страшное время, он, конечно, знал, но давно уже не чувствовал - десять лет почти безвыездной жизни в Москве были тяжелы, но вряд ли страшны. Честно говоря, он был доволен своей жизнью; могло быть и хуже. Да и кого видел вокруг, вряд ли бедствовали, кроме, может, бомжей, хотя бомжи порой были веселее благополучных. - Понимаете, были и татаро-монголы, и смута, и преобразования Петра Первого, которые современникам казались концом света. И гражданская война, репрессии. Так далее. Но после них наступал период относительного улучшения, спокойствия. Думаю, улучшение не за горами.
Наталья Алексеевна перевела заключительную фразу и посмотрела на Романа Валерьевича вопросительно: будет что-то еще говорить?
- Всё, - сказал он и сделал глоток крепкого, горького кофе.
Одна из женщин стала задавать свой вопрос. Говорила долго, жестикулируя. В ручейке английских слов Роман Валерьевич уловил родные - "новый реализм". Про себя не без гордости усмехнулся: "Еще один всемирный термин. "Спутник", "перестройка", "новый реализм". И стал готовиться к ответу.
Это словосочетание - "новый реализм" - он услышал в начале двухтысячного года на какой-то литературной тусовке. Тусовка была скучной, фуршет нищим - даже выпивку приходилось покупать за свой счет в буфете. И вот там, пристроившись к группке немолодых, неизвестных то ли писателей, то ли критиков, он и услышал: "Только какой-нибудь новый реализм способен спасти русскую литературу!" Эта мысль его поразила, тем более, что про его прозу говорили: это нечто новое.
Пришел домой трезвым, по-боевому раздраженным и написал статью "Новый реализм - литература нового века". Отдал в малогонорарный интернет-журнал, а спустя несколько месяцев в престижном "Новом мире" появился манифест юного прозаика Сергея Шаргунова под названием "Отрицание траура", где было подробно про преодоленный постмодернизм, новый реализм, достоверный вымысел, живительную искренность...
Роман Валерьевич познакомился с Сергеем, они стали вместе ходить на творческие вечера, выступали, разъясняли, почему их реализм новый. И в конце концов термин прижился, стал предметом критических дискуссий; даже разновидности появились: "матовый новый реализм", "глянцевый", "преображающий", "отражающий"... Но в этих тонкостях Роман Валерьевич уже мало разбирался, ему было достаточно своего, первоначального, и статуса основателя нового литературного течения.
- Понимаете, - объяснял он сейчас неспешным, почти преподавательским тоном, - это не какая-то группа писателей. У нас нет правил, четкой программы. Но нельзя не согласиться, что на стыке девяностых и нулевых годов, то есть, на стыке столетий, даже тысячелетий, в литературу пришло новое поколение писателей со своим языком, своим миропониманием. Это вообще оказалось первое по-настоящему свободное поколение. Его почти не затронул советский тоталитаризм, оно не знало идеологических рамок. И это поколение бесспорно оживило русскую литературу.
Серая кошка вконец обнаглела и запрыгнула на стол. Задрала хвост, победно выгнулась. Хозяйка вскочила ее согнать, кошка увернулась, и одна из чашек опрокинулась, упала на пластиковый паркет. Кофе разбрызнулся.
- Ой, простите! - Тонкая кожа хозяйки стала красной. - С утра сошли! - И уже без церемоний отшвырнула кошку в сторону прихожей.
- Что ж, весна, - попытался пошутить Роман Валерьевич; Наталья Алексеевна перевела, женщины осторожно посмеялись.
Хозяйка затерла кофе бумажными полотенцами, потом вынесла таз с накапавшей с потолка водой. Роман Валерьевич, наблюдая за ней, поднял глаза на пятно. В центре оно было уже не желтым, а темно-серым. В юности Роман Валерьевич недолго учился в строительном училище, определил: скоро отвалится кусок штукатурки. "А перекрытия-то наверняка деревянные. Тут мощно может рухнуть". Потолок было жалко.
- А скажите, Роман, проза всех новых реалистов так мрачна? - последовал новый вопрос.
- Гм, честно говоря, я не понимаю, что значит "мрачна". - Он стал показно раздражаться, это часто шло на пользу встречам. - В том-то и дело, что проза новых реалистов не мрачная, не чернушная, а предельно объективная. Мы показываем реальность во всем ее многообразии. Среди новых реалистов есть писатели бодрые, жизнеутверждающие, как, например, Сергей Шаргунов. - Наталья Алексеевна поморщилась, она не любила Шаргунова. - Но нельзя сказать, что он не пишет про темные стороны жизни. Есть Илья Кочергин, москвич, который жил на Алтае несколько лет. Его тема - неприкаянность нынешних тридцатилетних, неустроенность их в новых реалиях. Есть эпатажная Ирина Денежкина, которая честно и беспощадно пишет о молодежи. - В голосе Натальи Алексеевны послышалось уже явное неудовольствие, Денежкину она не считала за писательницу, но Роман Валерьевич упорно продолжал. - Кстати сказать, ее чуть ли не на все европейские языки перевели... Еще есть Аркадий Бабченко, воевавший в Чечне. - Женщины набросились на свои блокнотики и тетрадки, а Наталья Алексеевна шепотом сообщила ему:
- Я им Аркашу приводила. Очень хорошая была встреча.
- Да, вот Аркадий Бабченко, - воодушевился Роман Валерьевич. - Его повесть "Алхан-Юрт", это даже не совсем повесть, а документальное и в тоже время высокохудожественное описание нелепого, бессмысленного боя и вообще войны... В общем, главное в новом реализме - достоверное описание действительности. Будет правда жизни, будет и художественная правда.
- Спасибо, - кивнула Наталья Алексеевна и обратилась к женщинам: - Сам мо квэсчинс.
- Я хотела бы, - заговорила хозяйка. - Разрешите, я буду... инглиш? Я не очень хорошо могу выражать по-русски...
- Да, конечно! - Роман Валерьевич обрадовался, что вопрос будет задавать она - можно открыть смотреть на приятное лицо, делая вид, что пытаешься понять, о чем она.
