Но позади был день в поезде, потом почти день в крайцентре в ожидании автобуса в этот район, за который она накупила колбасы, сметаны, масла, кефира, еще разного, что быстро портится. Вчера поздно вечером притащилась в избушку Светлахи, спала часа четыре, а утром стала готовить пермячи… Конечно, устала. Ну тут уже близко до остановки – вон тот переулок, и там уже главная улица. Слева почти сразу столб с рамкой, в которой когда-то было расписание движения автобусов…

Сзади загудело. Марина подалась в сторону. Еще собьют.

Проползла фиолетовая, с пятнами ржавчины по низу кузова «Газель» и, почти перекрыв путь Марине, остановилась. Передняя пассажирская дверь открылась, высунулась голова мужчины в черной ушанке.

– Далёко? – спросил мужчина. – Если что – могу подвезти.

– Да мне тут… Мне рядом. – И она стала обходить «Газель»; разговаривать, а тем более ехать с незнакомым было опасно.

– Вы не бойтесь. Я верующий, – сказал мужчина. – Я ж вижу – на зону. А я по той дороге как раз…

– У меня с деньгами плохо.

– Да не надо денег. Грузись, и поехали. Я не обижу. Честно.

И Марина послушалась. Откатила боковую дверь, впихнула в салон сумки, забралась сама. «Газель» толчком тронулась.

С минуту водитель молчал, и Марине было хорошо в эту минуту, а потом – начал:

– Эх, сколько вас мотается, бедные вы женщины… Судьба… И ведь бесконечен этот круг. Бесконечен. Его разорвать надо. Выйти из круга этого. Праведно жить… Это трудно, согласен, но надо. Иначе – ад. И земная жизнь адом будет, и потом…

Он помолчал, видимо, ожидая слов от Марины. Марина не отвечала… Водитель покопался рукой рядом со своим сиденьем, достал тоненькую книжицу.

– Вот, почитайте, пожалуйста. – Протянул Марине. – Может, мужу передадите. Ему полезно будет.

Марина приняла ее, глянула обложку. «Сторожевая башня». На картинке рука тянется к кошельку с деньгами. Ниже подпись: «Стоит ли быть честным?»

– Спасибо.

Конечно, это она Жене не отдаст. Да и не разрешат наверняка. Любая литература уходит на проверку в особый отдел, а «Сторожевая башня», как она где-то слышала, чуть ли не запрещена. Сектантство, что ли…

Убрала подарок в маленькую сумку. Старалась не слушать возобновившийся монолог водителя… Бередит, прямо режет душу своими простыми вроде бы, но такими сложными в реальной жизни истинами. Спасибо еще, вопросов не задает, не расспрашивает, за что мужа посадили, исправляется или как…

Смотрела из салона в ветровое стекло, торопила «газельку». Скорей бы увидеть зону, скорей бы доехать.

Дорога петляла через перевал, огибая вершины. Машина то ползла еле-еле, задыхаясь и отчаянно взревывая, то катилась легко, мотора становилось не слышно. Только свист ветра. По обочинам среди валунов и гольцов торчали совсем мертвые сейчас лиственницы, кривые березки, и лишь иногда радовали густой зеленью сосны.

А, вот знакомый поворот. Крутой, слепой; дорога здесь сужается, обтекая выпирающую скальную стену. С другой стороны – ущелье. Машины снижают скорость до предела, крадутся, водители высовываются из окон, стараясь разглядеть, пуста ли дорога впереди. Встречки на этих сотне-другой метрах практически нет, и два грузовика разъезжаются с великим трудом.

За поворотом же начинается долгий пологий спуск, и внизу – зона. Отсюда, сверху, среди тайги она представляется какой-то базой инопланетян. Высоченные бетонные стены, какие-то то ли ангары, то ли цеха с полукруглыми белыми крышами. Впечатление, что под этими крышами могут храниться только летающие тарелки… Труба, но странная, тоже белая, толстая, заметно сужающаяся кверху. И повсюду развешаны огромные зеленоватые сетки. Марина знает их назначение, но ей каждый раз представляется, что это какая-то маскировка… Даже вышки необычные, похожи на башенки или маяки.

Но вблизи зона вполне себе земная. Бродят недалеко от стен какие-то старики, будто томясь свободой, ходят торопливо мужчины и женщины в военной форме; в полукилометре находится деревушка, и домишки ее такие ветхие и убогие, вокруг такая грязь, что Марина ни разу не решилась узнать, можно ли где-то здесь жарить свои пермячи.

– Спасибо, вот тут я выйду, – сказала водителю.

Тот стал тормозить и остановил «Газель». Дождавшись, пока Марина вытащит сумки, сказал назидательно:

– Вы подумайте над тем, о чем я говорил. Ведь так можно всю жизнь промучиться, а вы вон какая еще молодая.

– Хорошо, хорошо. Спасибо.

Когда Женю посадили, Марина начала выяснять о порядках в тюрьме, колонии, какие свидания предусмотрены, передачи, посылки. Их тогда человек двадцать собралось – родители, жены, девушки, братья, сестры посаженных… У Марины появились приятельницы – девушки, женщины, чьи парни, мужья, родные находились в заключении. И чего только от них она не наслушалась. Как обыскивают, заставляя раздеваться догола, забираясь руками в резиновых перчатках во все отверстия, даже веки оттягивают, чтоб убедиться, что ничего запрещенного за ними нет…

На первое длительное свидание Марина шла на подкашивающихся от страха и стыда ногах. Ее даже вырвало чем-то желтоватым и горьким… Но обыска как такового не было. По крайней мере как описывали приятельницы. Всё прошло благополучно.

А теперь на свидания она ездит как на работу. Деловито, сосредоточенно. Всё изучив за эти годы, отточив движения.

Вот домик рядом со стеной. Он довольно приличный по сравнению с теми, в деревушке. Этот домик для тех, кто приехал побыть с заключенными. Вернее, подготовиться.

Марина втащила сумки, упала на скамейку. Отдохнуть. Время еще есть… Отдохнуть, а потом приняться.

За длинным, через всю единственную комнату, столом уже сидят женщины, работают. Одни распаковывают сигаретные пачки, вытаскивают фольгу и кладут сигареты обратно, разворачивают конфеты и бросают их в один целлофановый пакет, а фантики – в другой; потом будут вместе с мужьями, женихами, отцами заворачивать обратно… Другие, разложив продукты, вещи, заполняют бланки: сколько чего привезли. Два килограмма копченой колбасы, пять пакетов макарон по пятьсот граммов, три плитки шоколада (из которого тоже нужно вынуть фольгу), три пачки кефира… Третьи пишут заявления на свидание; вообще-то заявления уже месяца два-три как пересланы в колонию, но требуется написать еще раз здесь – типа, прибыли, просим предоставить…

Марина поднялась и стала разгружать свои сумки. То же самое предстоит проделать и ей.

Минут через десять в домик вошла огромного – за два метра – роста, крупная, но не толстая, не грузная женщина. Женщина-богатырь. Это инспектор Надежда Юрьевна. Она незлая, даже пусть со специфическим, но чувством юмора, но при ее виде Марина всегда теряется, обмирает. Словно в чем-то виновна, и сейчас Надежда Юрьевна возьмет ее двумя пальцами за шею и посадит в камеру.

– Здорово, девчата! – говорит инспектор, не повышая голоса, но воздух в комнате вздрагивает. – Готовы?

– Здравствуйте… Почти… Сейчас закончим…

– Так, сдаем заявления.

Шурша бумажками, люди по одному подходили к Надежде Юрьевне. Та бегло просматривала текст.

– А это что за курица лапой? Ни слова не понять… и перечеркано.

– Волновалась, – лепечет молоденькая девочка.

– Все волнуются… Первый раз, что ли?

– Да…

– К кому?

– К брату.

– Краткосрочное у тебя?

– Да… Там указано.

– Указано… Говорю ж, ни слова не понять… Ладно. Так, – и от этого «так» воздух снова вздрагивает, – закругляйтесь, и через десять минут – у двери. Все знают дверь?

– Все… Да…

– Кто не знает – идите за остальными. И предупреждаю, – инструктор грозно оглядела стол с горами продуктов, – без сюрпризов в передачах. Всё найду, а неприятности вам надо?

– Нет… Не надо.

Надежда Юрьевна уходит. Все облегченно опускаются на лавки и стулья. Выдыхают, и словно бы слышится в этих выдохах: слава богу, пронесло-о…

Шуршат фантиками, скрипят фольгой интенсивнее, и Марина тоже торопится. Кто раньше подойдет к двери, тот скорее пройдет досмотр, вселится в лучшую комнату. Вторая от кухоньки комната – самая лучшая. Она небольшая, зато в ней одна широкая кровать, крепкий стол, шкаф для одежды. И решетка широкая, сквозь прутья можно в форточку голову просунуть и сделать несколько затяжек сигаретой. Женя курит, а во время свиданий нельзя теперь. Ни курилки, ничего. Он мучается, и близость с ней ему, она чувствует, не очень-то в радость… Издевательство, конечно, запрещать курить три дня человеку…