Размышляя, что бы предложить мэру, Ланцева вспомнила краткое выступление на активе Томилина. Кажется, он хотел высказать какие-то соображения, но его не захотели слушать.

Станислав Викторович был рад звонку. Сказал, что двери его дома для Анны всегда открыты.

Прямо из прихожей подвел ее к окну и спросил:

– Почему вы об этом не пишете? Кто разрешил строить особняки на берегу Волги? Раньше я видел всю излучину, красота неописуемая. А теперь вижу крыши чьих-то дач. Спрашиваю у людей, чьи это хоромы. Никто не знает. Тайна, покрытая мраком. Вы тоже не знаете?

Анна рассмеялась: она тоже не знала.

– А чего вам так весело? – сдержанно возмутился Томилин. – Это, между прочим, ваше дело, бороться с этим безобразием.

– Считайте, что это нервный смех. – Ланцева горько вздохнула. – Уважаемый Станислав Викторович, бороться с такими вещами в наше время невозможно. Меня лично возмущают еще высокие заборы. Люди отгораживаются от людей. Заборы – это знак, что мы не вместе проживаем жизнь, хотя живем в одной стране, в одном городе. Скоро вся Россия будет в таких заборах. Как с этим бороться, ума не приложу. Думаю, власть должна показывать пример. Но власть первая спряталась за высокие заборы.

Даша сказала:

– Папа, не надо так переживать.

– А как надо?

– Вообще не надо. Подумаешь, вид тебе закрыли.

Томилин обиженно заморгал.

– Наверно, во мне бродит ненависть, это от безделья, – пробормотал он. – Но я никак не могу смириться с тем, что происходит. В Древней Греции человек, который не мог указать, на какие средства он живет, лишался гражданских прав. Конечно, мое занудство от безделья. Разве можно назвать работу сторожа работой? Раньше мы иногда жаловались на рутину. А я сейчас вспоминаю эту рутину как лучшее время жизни. Человеку нужна суета.

Ланцева поняла, что пора направить разговор в нужное для нее русло:

– Станислав Викторович, а что вы хотели предложить нашему высокому начальству? Вы что-то не договорили, как я поняла.

Томилин тяжело вздохнул:

– Анна, я хотел сказать страшную вещь. Банды подростков и то, чем они занимаются, это, конечно, сущее бедствие, но не самая большая беда. Банды, слава богу, только у нас в Поволжске. А большая беда – везде и всюду. Дети такие, какие они есть от природы, от папы с мамой, от их воспитания. А это самое худшее, что может быть в наше время, потому что сегодняшние родители по большей части ужасная дрянь. Дети должны быть такими, какими они должны быть для пользы страны. Но стране они не нужны. Молодежь любит, чтобы ее выращивали, чтобы с нее требовали, чтобы ее любили и уважали. Тогда она и горы свернет, и за свою страну жизней не пожалеет. А если нет, то по закону взаимности такая страна им тоже не нужна. То, как мы сегодня обучаем и воспитываем детей и молодежь, – это пищеварение без переваривания. Советская система воспитания утрачена, а новая не создана. Должна быть система, по-другому выращивать детей в порядочных людей невозможно. Я знаю, как это можно сделать. Для этого должны объединиться лучшие люди города. И, прежде всего, неравнодушные родители. А власть должна их поддержать. Без поддержки мэра ничего не получится. Что такое система? Это воспитание в коллективе, в детской или юношеской организации, саморазвитие и самоотдача личности, труд и деятельность на благо общества. И не от случая к случаю, а ежедневно, начиная с девяти лет до самой армии.

– У вас это изложено на бумаге? – спросила Анна.

– Конечно, во всех деталях.

– Давайте покажем Лещеву.

– Вы серьезно? – удивился Томилин. – По-моему, он даже из-под палки не станет этим заниматься.

– Ну, предложить-то можно. Губернатор хочет, чтобы Лещев ушел. А Лещев хочет остаться. Чего не предложить? Это же ему только в плюс будет. Давайте ваши предложения.

Томилин принес из другой комнаты рукопись. Ланцева пробежала несколько страниц. Текст показался ей очень дельным.

Даша подала крепкий чай с малиновым вареньем и ушла в свою комнатку.

– Вы Павла Радаева случаем не знали? – спросила Анна.

– Ну, как же? – отозвался Томилин. – Наша Евдокия Тимофеевна работала в музыкальной школе, а Ваня и Даша учились у Ирины Ивановны Радаевой. Удивительная была женщина, редкостная во всех отношениях. Ученики ее буквально обожали. Мы с Дуней одно время даже немного ревновали. Нам казалось, что дети ее любят больше, чем нас. Вся драма этой семьи на наших глазах происходила. А вот муж и сынок ее, похоже, не ценили. Муж ушел, потом вернулся, потом снова ушел. Павлик в это время и стал куролесить.

Даша, как только заговорили о Радаеве, вошла в комнату, заметно нервничая. Чтобы успокоиться, налила себе чаю. Отхлебнула из чашки и сказала:

– Ирина Ивановна умерла, когда Павлика посадили. Говорят, в этом виновата Цепнева, директор музыкальной школы, где был этот чертов банк.

– Как мог ученик музыкальной школы, лучший в городе аккордеонист стать бандитом? – спросила Анна.

Даша пошла в другую комнату. Вернулась с фотографией Радаева. Ланцева вгляделась в снимок. Смелое лицо, умные глаза.

– Вы должны разбираться в лицах, – сказала Даша. – Ну, скажите, какой это бандит?

Томилин возразил:

– Дочь, он же возглавлял банду. Его взяли прямо в банке.

– Он никогда не был бандитом, – упрямо возразила Даша. – Он был неформальным авторитетом. Но что вы в этом понимаете?

– То, что он не подлец, с этим я могу согласиться, – признал Томилин.

Барак на сто двадцать коек в два яруса сопел и храпел на все лады. Пахло потной обувью и плохо вымытыми мужскими телами. Павел Радаев лежал навзничь на верхней шконке, запрокинув за голову руки. Лешка Барминов варганил тюрю. Налил в миски бутылку вина, накрошил пайку хлеба. У Лешки праздник: завтра на волю. А сегодня он устраивает кенту угощение. Если съесть тюрю медленно, можно словить ощутимый кайф.

Угощаться Радаеву не хотелось. Традиция – дело святое, но в данном случае может выйти боком. Если сейчас какой-нибудь стукачок не спит и все видит, то завтра Лешка пойдет на волю, а его, Радаева, отправят в штрафной изолятор. На кой хрен ему такое приключение? После семи лет отсидки хотелось поберечь себя. Мучила изжога, болел желудок.

– Готово, – прошептал Лешка.

Радаев бесшумно спрыгнул со шконки. Долговязый, длиннорукий, а движения ловкие, кошачьи. Ладно, вмажем слегка. Авось, никто не заметит. Если отказаться, можно обидеть кента.

Если бы раньше кто-то сказал ему, что он будет корешиться с Лешкой, он бы плюнул этому человеку в глаза. Возглавляемые ими группировки враждовали насмерть, как красные и белые. Однажды Лешка врезал Павлу по башке металлическим прутом. Тот в последний момент увернулся, удар пришелся вскользь. Все равно пришлось зашивать лоб и проваляться на больничной койке две недели. Зато в другой сшибке Павел порезал жилистому Лешке щеку.

А ведь когда-то ходили в один детский сад. Держась за руки, читали со сцены стишок про кровожадного и беспощадного разбойника Бармалея, которому не надо ни мармелада, ни шоколада, а только маленьких детей. Так и приклеилась к Лешке с тех пор эта кличка. Подошла к фамилии.

Лешка пришел с этапом четыре года назад, 31 декабря. Увидев друг друга, они напряглись, взъерошились, и еще неизвестно, во что вылилась бы встреча, если бы на Лешку не наехала местнота – местные зэки. Неопытный Лешка взял на тумбочке соседа журнал с голой бабой на обложке, чего делать без спросу категорически нельзя. Сосед, недолго думая, объявил, что в журнале у него лежал стольник. Скандал.

– Крыса приехала! – истерически визжал сосед.

Павел, видя такое дело, не раздумывая вступился за Лешку. Все-таки земляк.

Справляли тот Новый год точно так же. Только тогда вино раздобыл Радаев. Хорошо посидели, даже свечу зажгли. А назавтра, первого января, вышли работать в столярный цех. Павел уговорил нарядчика поставить Лешку напарником на циркулярную пилу.