А японцы настигнут их обязательно. Николсон не сомневался в этом, как и в том, что не сомневается в этом и капитан Файндхорн, несмотря на оптимистические разговоры о плавании к Лепару и Зондскому проливу. Японцы знали об их местоположении с точностью до нескольких миль и могли найти и уничтожить их, когда им вздумается. Единственной загадкой было то, почему они до сих пор не сделали этого. Интересно, подумал Николсон, а догадываются ли остальные, что часы их свободы и безопасности сочтены, что кошка только забавляется с мышкой? Но если они и догадывались, это никак не отражалось на их поведении и внешнем облике. Во многом беспомощные и бесполезные, находившиеся в шлюпке люди были страшной обузой для любого, надеявшегося вывести их из зоны риска, однако Николсон не мог не признать за ними одного неоспоримого достоинства: не беря в расчет Гордона и не оправившегося от шока Синклера, их моральный дух вызывал восхищение.
Без единой жалобы они с полной самоотдачей занимались укладкой одеял и провизии с максимальной компактностью, освобождая места для раненых, жертвуя собственным комфортом. Раненые же, подхватывая общее настроение, безропотно внимали наставлениям Николсона и занимали свои далеко не удобные ложа с веселой охотой. Две санитарки, при на удивление квалифицированной помощи генерала Фарнхольма, в течение почти двух часов корпели над пострадавшими и прекрасно справлялись со своими обязанностями. Никогда еще требования страховых компаний о том, что спасательные шлюпки должны быть обеспечены санитарными сумками и пакетами первой помощи со всем необходимым, не казались столь оправданным и не были столь удовлетворены: нашатырь, омнопон, сульфаниламидный порошок, кодеин, противоожоговые мази, бинт, марля, вата и прочие перевязочные материалы, — всего этого было предостаточно и в полной мере использовалось. Кроме того, у мисс Драхман был при себе собственный хирургический комплект, и с помощью боцмана, вырубившего из шлюпочных рыбин ножом и топориком отличные лубки, она за десять минут обработала и зафиксировала искалеченную руку капрала Фрейзера.
Мисс Плендерлейт была просто великолепна. Сложно подобрать другое слово. Она обладала поразительной способностью смягчать обстоятельства до утешительной обыденности и могла, казалось, всю свою жизнь провести в открытой шлюпке. Именно она закутывала раненых в одеяла, бережно устраивая их головы на спасательные ремни и терпеливо журя, словно непослушных детей, при малейших признаках неподчинения. Именно она взяла на себя миссию кормления пострадавших и внимательно наблюдала, чтобы они съедали все до последней крошки и выпивали до последней капли. Именно она забрала у Фарнхольма его кожаный саквояж, поставила возле своего места и, подобрав оставленный Маккинноном топорик, с решительным блеском в глазах информировала взбешенного генерала, что дни его пьянства позади и содержимое его чемоданчика отныне будет использоваться исключительно в медицинских целях, — после чего — невероятно! — извлекла из недр собственного вместительного саквояжа спицы и моток шерсти и принялась невозмутимо вязать. И, наконец, именно она сидела теперь с доской на коленях, разрезала аккуратными полукружиями хлеб и мясные консервы и вручала это вместе с леденцами и сгущенным молоком пытавшемуся скрыть улыбку Маккиннону, принужденному ею выполнять функции официанта. Внезапно голос мисс Плендерлейт возрос почти на октаву:
— Мистер Маккиннон! Что это вы, интересно, делаете? — Боцман опустился на колени рядом с мисс Плендерлейт, напряженно всматриваясь из-под парусного тента куда-то вдаль. Пожилая леди несколько раз повторила вопрос и, не получив ответа, с негодованием ткнула боцмана промеж ребер рукояткой ножа. На этот раз Маккиннон вздрогнул.
— Посмотрите, что вы натворили, неуклюжий растяпа! — воскликнула мисс Плендерлейт, показывая ножом на добрые полфунта мяса, бесформенной массой лежавшие на палубе.
— Простите, мисс Плендерлейт, простите. — Боцман поднялся, рассеянно смахивая куски солонины с брюк, и повернулся к Николсону. — Приближается самолет, сэр. Довольно, правда, медленно.
Николсон с внезапно сузившимися глазами приподнял тент и пристально взглянул на запад. Он заметил самолет почти сразу: тот летел на высоте примерно двух тысяч футов и не более чем в двух милях от шлюпок. Впередсмотрящий Уолтерс его не увидел, что неудивительно: самолет, казалось, возник прямо из солнца. Чуткие уши Маккиннона, должно быть, уловили отдаленный гул двигателя. Как это ему удалось, Николсон понять не мог. Сам он даже сейчас ничего не слышал.
Подавшись назад, Николсон посмотрел на капитана. Файндхорн лежал на боку — или в глубоком сне, или без сознания.
— Спустите парус, боцман, — быстро проговорил старший помощник. — Гордон, помогите ему. И поторопитесь. Четвертый помощник?
— Сэр? — Несмотря на бледность, Вэньер выглядел полным сил.
— Оружие. Каждому — по единице: себе, генералу, боцману, Ван Эффену, Уолтерсу и мне. — Он взглянул на Фарнхольма. — Здесь есть какой-то автоматический карабин, сэр. Вы знаете, как им пользоваться?
— Конечно! — Бледно-голубые глаза генерала уверенно сверкнули. Фарнхольм протянул руку и, взяв карабин, взвел затвор одним уверенным движением пальцев. Затем, положив оружие поперек колен, со свирепой надеждой посмотрел на приближавшийся самолет, — как старый боевой конь, почуявший запах сражения. И даже в этот хлопотный момент Николсон изумился, сколь решительная перемена произошла с генералом по сравнению с ранним днем: человека, радостно бросившегося в укрытие кладовой больше не существовало. Это было совершенно невероятно. Где-то глубоко в сознании Николсона, правда, с самого начала сидело смутное ощущение, что чересчур уж состоятелен Фарнхольм в своей несостоятельности, что в основе такого поведения лежит продуманный и тщательно скрываемый образчик. Но это было всего лишь ощущением. Как бы там ни было, искать сейчас объяснение было недосуг.
— Опустите оружие, — настойчиво проговорил Николсон. — Держите его незаметно. Остальным лечь на дно как можно ниже. — Старший помощник услышал протестующий плач Питера, которого положили ниц рядом с санитаркой, и умышленно прогнал все мысли о мальчике. Самолет — необычно выглядевший гидроплан незнакомого Николсону типа — по-прежнему направлявшийся прямо на них, был теперь на расстоянии полумили. Постоянно теряя высоту, он летел очень медленно: подобной конфигурации самолет явно не был предназначен для скоростного полета.
Гидроплан плавно кренился, собираясь описать вокруг шлюпок круг. Наблюдавший за ним в бинокль Николсон заметил мелькнувшую на фюзеляже эмблему Восходящего Солнца, когда самолет сместился сначала к югу, затем к востоку. Тяжелый, неуклюжий аппарат, подумал старший помощник, достаточно неплохой для проведения низкоскоростной воздушной разведки. Николсон вдруг вспомнил три истребителя, безразлично кружившие над головами, когда они покидали «Вирому», и тут же пришел к заключению, переросшему в абсолютную уверенность.
— Можете отложить оружие, — спокойно сказал он. — И подняться со дна шлюпки. Этому типу не нужны наши жизни. У японцев полно бомбардировщиков и истребителей, чтобы покончить с нами за несколько секунд. И если бы они ставили перед собой такую цель, то не прислали бы эту на ладан дышащую громадину, которую саму ничего не стоит уничтожить. Они бы прислали именно истребители и бомбардировщики.
— Я так в этом не уверен. — Фарнхольма не прельщал отказ от намерения взять японский самолет на прицел карабина. — Я не доверяю этим подлецам ни на йоту.
— И правильно делаете, — признал Николсон. — Однако я сомневаюсь, что у этого парня есть что-то, более опасное, чем пулемет. — Гидроплан продолжал описывать круги, по-прежнему держась на приличном расстоянии. — Похоже, мы нужны им, но обязательно живыми – хотя одному Богу известно, зачем. Пилот же, как говорят американцы, просто держит нас под колпаком. Чего я не могу понять, так это почему мы столь важны для них. Давайте полагаться на судьбу и немного подождем умирать.
