Мерно рокочущий истребитель стремительно терял высоту, направляясь носом на танкер, однако менее чем в миле от «Виромы» самолет резко накренился на левый борт и на высоте около пятисот футов стал заходить на круг. Атаковать он пока не пытался, молчали и орудия «Виромы». Отданный капитаном Файндхорном приказ был вполне определенным: никакого огня по самолету, не считая оборонительного. Боеприпасы на танкере были в ограниченном количестве, и их следовало беречь до неизбежного появления бомбардировщиков.

Вскоре еще два самолета — также истребители — появились на юго-западе и быстро присоединились к первому. Дважды группа облетела судно, затем первый пилот разорвал строй и совершил два рейда вдоль всего танкера на высоте менее ста ярдов. Досконально изучив судно, пилот вошел в резкий вираж и вновь подлетел к остальным, группа в считанные секунды выровняла строй и, покачивая крыльями в насмешливом салюте, двинулась на северо-запад, стремительно набирая высоту.

Николсон испустил протяжный беззвучный выдох и повернулся к Файндхорну.

— Этот парень не представляет, как ему повезло. — Он ткнул большим пальцем в сторону расположения «хотчкиссов». — Даже наши хлопушки разнесли бы его в клочья.

— Знаю, знаю. — Файндхорн угрюмо наблюдал за исчезавшими истребителями. — И что бы это нам дало? Только расход бесценных боеприпасов, вот и все. Он не собирался причинять нам физического вреда, достаточно и того, что он передал по рации — задолго до непосредственного приближения к «Вироме» — наши координаты, курс, скорость и подробнейшее описание. — Файндхорн опустил бинокль и повернулся к старшему помощнику. — С описанием и местоположением — тут уж ничего не поделаешь, а вот курс мы изменить можем. Двести, мистер Николсон, будьте добры. Попробуем пробиться к Мэклсфилдскому проливу.

— Есть, сэр, — с колебанием в голосе сказал Николсон. — Думаете, это что-нибудь изменит?

— Абсолютно ничего. — Тон Файндхорна был немного усталым.

— Тогда зачем менять курс?

— Затем, что надо предпринимать хоть что-нибудь. Это даст нам, возможно, лишние десять минут. Действие, мой мальчик, бессмысленное, я знаю, но все же действие. Даже баран поворачивается и бежит до тех пор, пока его не разорвет волчья стая. — Файндхорн немного помолчал, затем улыбнулся. — Кстати, к вопросу о наших баранах. Почему бы вам не спуститься вниз и не отвести все стадо в загон?

— Десятью минутами позднее Николсон снова стоял на мостике. Файндхорн выжидательно взглянул на него.

— Все благополучно загнаны, мистер Николсон?

— Боюсь, что нет, сэр. — Николсон дотронулся до трех золотых полосок на своем эполете. — Сегодняшних солдат абсолютно не волнует субординация. Вы что-нибудь слышите, сэр?

Файндхорн посмотрел на него в недоумении, прислушался и кивнул головой.

— Шаги. Кажется, сюда поднимается целый полк.

Николсон кивнул:

— Капрал Фрейзер и двое его славных товарищей. Когда я велел им отправляться в продовольственную кладовую, капрал посоветовал мне самому отсиживаться и полагаться на Бога. Думаю, я оскорбил его в лучших чувствах. У них три винтовки и автомат, и я подозреваю, что от них будет в десять раз больше толку, чем от этих двух ребят с «хотчкиссами».

— А что остальные?

— Та же история: поднимаются на корму со своим оружием. Однако никакой дешевой героики — все четверо кажутся мрачными и задумчивыми. Просто дети. Раненые по-прежнему в лазарете — они слишком плохи, чтобы передвигаться. Там им безопаснее всего, я полагаю. Около них постоянно дежурят две санитарки.

— Четверо солдат? — Файндхорн нахмурился. — Но я думал…

— Всего их пятеро, — согласился Николсон. — Пятый, насколько я понимаю, контужен. Он совершенно беспомощен: здорово поистрепались нервы. Мне пришлось силой волочить его в кладовую. С остальными же проблем не было. Старина Фарнхольм не горел желанием покидать помещение механиков, но, когда я сообщил ему, что кладовая — единственный отсек, не имеющий выхода наружу, и перегородки там не деревянные, как везде, а стальные, он пулей полетел туда.

Рот Файндхорна искривился.

— Наша доблестная армия. Горько это сознавать, Джонни, и совершенно непривычно. Таких вот фарнхольмов спасает только то, что они и понятия не имеют, что такое страх.

— Это уж точно, — уверенно проговорил Николсон. — Я думаю, генерал чем-то обеспокоен, и серьезно. Странный он человек, сэр, и, мне кажется, у него есть особая причина искать убежище. Однако дело не в стремлении спасти собственную шкуру.

— Возможно, вы и правы, — пожал плечами Файндхорн. — Не думаю, что сейчас это имеет какое-то значение. Ван Эффен с генералом?

— Нет, он в салоне. Он решил, что Сайрен и его приятели могут выбрать неподходящее время для бучи, и держит их под прицелом.

— Значит, вы оставили Сайрена и его людей в салоне? — Файндхорн сжал губы. — В этой западне, открытой со всех сторон для атак с бреющего полета и не оснащенной ни единым оконным ставнем…

Однако Николсон только пожал плечами и отвернулся, изучая своими безразличными голубыми глазами сверкавший в солнечных лучах северный горизонт.

Японцы вернулись в двенадцать минут третьего, значительно усилив свои ряды. В принципе, хватило бы трех или четырех самолетов — они же прислали пятьдесят. Появившись на юго-западе длинным клином, они обрушились на танкер в стремительной, детально продуманной и выверенной атаке истребителей, торпедных и пикирующих бомбардировщиков, в которой искусство экзекуции сочеталось с целенаправленными неистовостью и беспощадностью. С момента, когда первый истребитель зашел на уровень верхней палубы «Виромы» и расстрелял из спаренной установки капитанский мостик, до момента ухода последнего бомбардировщика, сделавшего крутой вертикальный вираж во избежание попадания во взрывную волну собственной сдетонировавшей торпеды, прошло всего три минуты. И за эти три минуты «Вирома» из лучшего и современнейшего танкера, сделанного из двадцати тысяч тонн высококачественной стали, превратилась в искромсанные, полыхающие, окутанные дымом руины с полностью уничтоженными механизмами и умирающей или уже умершей большей частью команды. Это была безжалостная, бесчеловечная бойня, единственный плюс которой заключался в ее скоротечности.

Бойня, в первую очередь направленная не на само судно, а на его людей. Японцы, очевидно, получили четкий приказ и с блеском его выполнили. Они сконцентрировали свои атаки на машинном отделении, капитанском мостике, баке с полубаком и огневых позициях танкера: две торпеды и, по крайней мере, двенадцать бомб попали в машинное отделение и верхние палубы; полкормы «Виромы» просто снесло, и никого из находившихся у кормовой части судна не осталось в живых: из всех комендоров были живы только двое — Дженкинс — матрос, стоявший у бакового орудия, — и капрал Фрейзер, могущий умереть с минуты на минуту, ибо половину его, уже раненной, руки оторвало осколком снаряда, а стойкий шотландец был в шоке от боли, чтобы предпринять хотя бы символическую попытку остановить хлеставшую артериальную кровь.

На мостике, распластавшись на полу под прикрытием бронированных стен рулевой рубки, наполовину оглушенные разрывами авиационных снарядов, Файндхорн и Николсон смутно понимали, почему капитанский мостик оказался столь чудесно неуязвимым для бомб и почему ни одна торпеда не попала ни в одну из нефтяных цистерн танкера, в которые невозможно промахнуться, — и не вырвала у «Виромы» сердце. Японцы не старались уничтожить судно: они пытались его сохранить, истребив при этом команду. И пусть даже они разнесли корму и форштевень танкера, — девять по-прежнему неповрежденных цистерн «Виромы» и бак обладали достаточной подъемной силой для удержания судна на плаву, несмотря на то, что оно было залито водой. И знай японцы наверняка, что ни один человек из команды «Виромы» не уцелел, чтобы взорвать или затопить танкер, десять тысяч тонн великолепной нефти тут же попали бы к ним в руки, и миллионы галлонов высокооктанового топлива пошли бы на заправку их кораблей, танков и самолетов.