Эта история произошла тем летом, когда в гринтаунской школе появилась Энн Тэйлор. Ей тогда было двадцать четыре, а Бобу Сполдингу — всего четырнадцать.

Энн Тэйлор знали все, потому что таким учителям дети готовы хоть каждый день таскать гвоздики и огромные апельсины и без напоминания сворачивать в трубочку шелестящие желто-зеленые карты мира. Казалось, в те дни, когда от дубов и вязов на аллеи старого города ложатся зеленые тени, Энн Тэйлор всегда идет вам навстречу и на лице у нее играют солнечные блики, так что невозможно оторвать глаз. Она была, как спелый персик в заснеженную зиму, как холодное молоко в горячей овсянке жарким июньским утром. Энн Тэйлор была желанной противоположностью. И те дни в году, когда погода держится так же стойко, как последний кленовый лист на ветке, даже если на него со всех сторон с одинаковой силой дует ветер, вот такие редкие дни были похожи на Энн Тэйлор и в календаре так и должны были значиться — Дни Энн Тэйлор.

Что до Боба Сполдинга, то октябрьскими вечерами он всегда одиноко бродил по городу, и листья у него под ногами шуршали, словно мыши в Канун Всех Святых; а с весны, бледный, как брюхо рыбы, нерасторопной после подледной жизни, он лежал у терпкой речушки под Лисицыной горкой, поджариваясь на солнце, и к осени лицо его становилось блестящим и гладким, словно каштан. Иногда его голос доносился с верхушки дерева, где шелестит ветер; цепляясь за ветки Боб спускался вниз, на землю, и смотрел на мир, а потом, развалясь на лужайке, до самого вечера читал, и муравьи ползали по его книгам; или играл сам с собою в шахматы на бабушкином крыльце, а то садился за черное пианино, что стояло в эркере у окна, и подбирал какую-нибудь грустную мелодию. И всегда был один.

В то утро мисс Энн Тэйлор вошла в класс через боковую дверь, и дети замерли, когда она красивым круглым почерком вывела на доске свое имя.

— Меня зовут Энн Тэйлор, — спокойно сказала она. — Я — ваша новая учительница.

От ее слов на деревьях запели птицы, и класс наполнился светом, как если бы со школы слетела крыша. Энн Тэйлор начала урок. Через полчаса Боб Сполдинг, сжимавший в руке шарик из жеваной бумаги, медленно разжал руку, и шарик упал на пол.

А после уроков он принес ведро воды и тряпку и взялся тереть парты.

— Что ты делаешь? — она обернулась к нему, оторвавшись от тетрадей по правописанию.

— Что-то парты загрязнились, — ответил Боб, не прекращая работу.

— Ты что, всерьез собираешься их мыть?

— Извините, я не спросил разрешения, — сказал он и неловко запнулся.

— Будем считать, что уже спросил, — улыбаясь ответила она, и от этой улыбки он с молниеносной быстротой перемыл все парты и так яростно принялся стучать друг о друга суконными утюжками для вытирания доски, что в классе пошел снег — так, во всяком случае, казалось с улицы.

— Ты, кажется, Боб Сполдинг? — спросила мисс Тэйлор, пробегая глазами школьный журнал.

— Да, мэм.

— Ну что же, Боб, спасибо.

— А можно я каждый день буду мыть? — cпросил он.

— Но ведь есть и другие ученики.

— Не, лучше я сам. Каждый день. Я люблю их мыть.

Он все не уходил. Наконец, она спросила:

— А тебе не пора бежать домой?

— До свидания.

Он медленно направился к выходу и исчез за дверью.

На следующее утро он оказался возле дома мисс Тэйлор как раз, когда она выходила в школу.

— Вот и я, — сказал он.

— А знаешь, я не удивлена, — ответила Энн Тэйлор.

Они пошли вместе.

— Можно я понесу ваши книги?

— Нет, Боб, спасибо, не надо.

— Мне же не трудно, — сказал он и взял их у нее.

Несколько минут они шли молча. Она смотрела поверх его головы и на него, немного сверху вниз, видела, как ему хорошо, как он счастлив, и ждала, что он заговорит, но он так и не проронил ни слова. У школьного двора Боб вернул ей книги.

— Лучше мне оставить вас здесь, — сказал он. — А то ребята могут не так понять.

— Боюсь, я тоже не совсем понимаю, — сказала мисс Тэйлор.

— Почему же? Мы просто друзья, — серьезно и искренне ответил он.

— Знаешь, Боб… — начала она.

— Да, мэм?

— Нет, ничего, — сказала она и пошла прочь.

— Я буду в классе, — крикнул он ей вслед.

И в течение двух недель он всякий раз оставался после уроков, карты сворачивал, вытряхивал мел из суконных утюжков и не спеша мыл парты, а она проверяла тетради; и в классе стояла тишина часов, не смевших пробить четыре, и тишина солнца, скользящего вниз по медленному небосклону, и было разве что слышно, как с губки, вытиравшей доску, стекает вода, да как глухо стукаются друг о друга суконные утюжки, когда из них выбивают мел, да шелест переворачиваемых страниц, да скрип ручки, да гневное жужжание мухи, бьющейся в стекло под самым потолком. Иной раз такая тишина стояла до пяти часов, и только тогда мисс Тэйлор обнаруживала, что Боб сидит за последней партой, смотрит на нее и ждет указаний.

— Ну вот, пора домой, — вставая, говорила она.

— Да, мэм.

И он спешил подать ей пальто и шляпу. И вместо нее закрывал класс, если школьному сторожу уже ничего там не было нужно. Потом они выходили из школы и пересекали пустынный двор; сторож, стоя на стремянке, неторопливо снимал на ночь с перекладины цепочные качели, и закатное солнце просвечивало между листьями американской магнолии. Они говорили о всякой всячине, Энн Тэйлор и Боб.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

— Писателем.

— Вот это мечта! А знаешь, сколько работает писатель?

— Знаю. И все-таки попробую. Я ведь много прочел.

— Боб, а после школы… разве у тебя нет других дел?

— Как это?

— Я хочу сказать, может, тебе лучше бывать на воздухе, чем мыть эти парты?

— Так ведь мне это нравится, — ответил он. — Я никогда не делаю то, что мне не нравится.

— И все же…

— Нет, буду мыть, — отрезал он.

Потом подумал с минуту и сказал:

— Мисс Тэйлор, можно вас спросить?

— Смотря о чем.

— Каждое воскресенье я выхожу из дома — это около Буэтрик-стрит — и иду по речке к озеру Мичиган. Там столько бабочек, речных раков, птиц. Хотите туда пойти?

— Спасибо, — сказала она.

— Значит, идем?

— Боюсь, не получится.

— Знаете, как там хорошо.

— Очень жаль, но я буду занята.

Он хотел спросить, чем, но осекся. Потом сказал:

— Я беру сэндвичи. С ветчиной и солеными огурцами. Еще апельсиновую шипучку и иду неспеша. К полудню прихожу на озеро, а часа в три возвращаюсь домой. И день так приятно проходит. Жаль, что вы не можете. Вы собираете бабочек? У меня большая коллекция. Можно и для вас собрать.

— Спасибо, но теперь я не могу, в другой раз.

Он посмотрел на нее и сказал:

— Не нужно было спрашивать, да?

— Ты можешь спрашивать меня о чем угодно.

Несколько дней спустя она нашла у себя «Большие надежды» в потрепанном переплете. Книга была ей уже не нужна, и она подарила ее Бобу. Он ужасно обрадовался, взял роман домой и всю ночь просидел над ним, чтобы утром поговорить о прочитанном с Энн Тэйлор. Теперь он каждый день встречал ее недалеко от дома, но так, чтобы не заметили другие жильцы, а она много дней подряд собиралась сказать, чтобы он больше не приходил, и уже произносила «Боб», но не могла закончить фразу, и по дороге из школы и в школу он говорил с ней о Диккенсе, Киплинге, По и многих других. Однажды в пятницу утром Энн Тэйлор увидела у себя на столе бабочку и чуть не смахнула ее, как вдруг поняла, что пока ее не было в классе, кто-то сколол бабочку с булавки и положил на стол. Энн Тэйлор скользнула глазами поверх ребячьих макушек и остановила взгляд на Бобе. Но он смотрел в книгу. Не читал, просто смотрел.

После этого Энн Тэйлор уже не могла вызывать Боба к доске. Она заносила карандаш над его именем в журнале, а потом вызывала другого ученика. И больше не глядела на него по дороге из школы и в школу. Но после уроков, когда он высоко поднятой рукой стирал с доски математические знаки, она ловила себя на том, что изредка отрывается от тетрадей и по нескольку секунд задерживает взгляд на нем.