— Друз — мой сын. От него я стерплю даже то, что не стерпел бы от любого другого. Но всему есть предел. Занимайся своими делами, Сеян, а Друза предоставь мне.
В этот день свидание отца с сыном не состоялось. Во дворце, где Друз пытался отыскать Тиберия, ему сказали, что император плохо себя почувствовал и уехал на одну из загородных вилл, чтобы подлечиться и отдохнуть. Допускать к себе никого не велел — пусть хоть весь сенат во главе с обоими консулами захочет его видеть. Друз начал догадываться, что против него плетется какой-то заговор и что Тиберий либо введен в заблуждение, либо сам этот заговор и возглавляет.
Он бросился к Ливии. В сложившейся ситуации ее совет мог помочь Друзу — кто, как не Ливия, лучше остальных разбиралась в темных закоулках души Тиберия? И она наверняка знала, как воздействовать на сына.
Вот когда Друзу пришлось пожалеть о том, что раньше он не позаботился завоевать любовь или хотя бы расположение бабки! Они не были в явной ссоре, но Ливия относилась к внуку достаточно холодно. Она еще могла, конечно, заставить Тиберия слушаться — но какой ценой? Для этого ей пришлось бы выложить последний козырь — уничтожающие его письма Августа. В этих письмах, трепетно ею сохранявшихся, было для Ливии все — и подтверждение пошатнувшейся веры в свое могущество, и причастность к делам огромной государственной важности, и личная защита. С какой стати Ливия должна была жертвовать своим последним сокровищем ради внука — совершенно бесперспективного, хоть и облеченного трибунской властью. Он, Друз, ее всегда ни в грош не ставил, занятый собой, и только собой, — как Нарцисс. Он, Ливия готова была поклясться, ни разу даже не задумался о том, почему остался жив, когда все его братья покинули этот мир. Впрочем, Ливия никогда не воспринимала внука всерьез и не занималась устройством его судьбы.
Беседы у Друза и Ливии не получилось. Бабка ограничилась выражениями сочувствия, посоветовала не портить отношений с Сеяном и помириться с ним. Друз чувствовал, что совет этот — мудрый, но принять его не мог. Распрощавшись с Ливией, он ушел, уверенный, что ноги его больше не будет в доме бабки.
А Ливия после некоторых размышлений решила написать Тиберию письмо. Кто знает, думала она, а не был ли визит Друза провокацией? Тиберий спит и видит, как бы уничтожить свою матушку. И всегда готов обвинить ее в подготовке заговора. Так что лучше обезопасить себя, решила Ливия. Она написала сыну, чтобы тот был осторожен — доверять Друзу, по всей видимости, нельзя. Не пересказывая содержания их беседы, а только изложив свои соображения по поводу настроений Друза, Ливия тотчас отослала письмо. Что она теряла? Если Друза убьют, это будет небольшая потеря. А выгода от благодарности Тиберия может получиться весьма существенной.
Дело было в том, что Ливия, чувствуя приближение смерти (ей уже было восемьдесят лет), все больше хотела быть обожествленной посмертно, как ее покойный супруг Август. Это, как ей казалось, будет наивысшей наградой за все ее труды и за ту чудовищную несправедливость, которую она терпит нынче от государства. Ее лишили всякой власти и даже не назвали матерью отечества! Август, всю жизнь перед ней трепетавший, не сделавший ни одного шага без того, чтобы с ней не посоветоваться, — он, видите ли, объявлен богом. А она? К сожалению, единственным способом добиться посмертного обожествления было — получить на это согласие сына. Она по-прежнему пользуется в Риме величайшим авторитетом, но если Тиберий запретит сенату после смерти Ливии строить храмы в ее честь — они не будут построены. Ей требовалось заслужить благодарность сына. Со временем Ливия собиралась отдать ему и письма Августа, обнародования которых Тиберий так боялся. Ну а пока — пробный жест, письмо с доносом на Друза Младшего. Что она за это получит?
Она получила небольшую записку. В общем, довольно доброжелательную, если бы в конце Тиберий не советовал ей беречь здоровье и посвящать последние дни жизни заслуженному отдыху, а не копаться в этой грязи.
Через несколько дней Друз Младший неожиданно получил задание от императора, утвержденное сенатом. Его назначали инспектором береговых оборонительных сооружений в южной части Италии. Дело было неслыханное — народным трибунам не осмеливался приказывать никто, даже Юлий Цезарь, даже сам Август! Но Друз благоразумно согласился, делая вид, что принимает это назначение как просьбу отца. Как оказанное высокое доверие. Он незамедлительно отправился в Таррацину и, прибыв на место, взялся выполнять поручение со всей добросовестностью, чтобы честным трудом и послушанием вернуть доверие отца. Друз постоянно писал Тиберию: докладывал о каждом своем шаге, уверял в преданности, справлялся о самочувствии. В этом было что-то невыносимо жалкое, особенно когда он думал, что, возможно, его письма попадают в руки Сеяна и тот вместе с Ливиллой читает их, отпуская язвительные замечания. А Ливилла презрительно кривит губы.
Тиберий тоже часто писал сыну, но это не было ответом на его послания. Это были новые распоряжения, составленные в унизительной для Друза форме сухих приказов, вроде тех, что хозяин мог отдавать своему рабу-управляющему. Распоряжения были противоречивыми, одно отменяло другое. Тиберий словно забавлялся с сыном, как кошка с мышью. Он вдруг отзывал его в Рим якобы для срочного и важного дела, но стоило Друзу, все бросив, мчаться на зов, как в пути его встречало следующее письмо, в котором сухо сообщалось, что нужда в присутствии Друза отпала и он может возвращаться к своим не выполненным до сих пор обязанностям. А вернувшись в Таррацину, где он устроил себе резиденцию, Друз находил новое послание отца: ему, например, предлагалось объехать Лацию и проверить устройство городских водопроводов.
Он постепенно начал впадать в отчаяние. Никаких объяснений от Тиберия добиться он не мог, некому было даже пожаловаться на жизнь. Прежние друзья, всегда охотно составлявшие ему компанию, отворачивались от него: у всех находились вдруг неотложные дела в Риме или еще где-нибудь, они уезжали один за другим. Друз пытался выяснить у оставшихся в столице знакомых, что происходит, но ничего не узнал, кроме того, что за его перепиской ведется слежка. Словно нарочно издеваясь над ним, Сеян, перехвативший письмо Агриппины, вымарал в нем самые важные места — и в таком виде позволил письму добраться до адресата.
О, если бы жив был Германик! Если бы живы были все остальные: Гай, и Луций, и Постум… Несчастный Постум!
Когда-то он был влюблен в Ливиллу. И Друз радовался, что сумел обставить сводного брата и забрать Ливиллу себе. Как странно и дико теперь об этом вспоминать.
Друз никому не был хорошим братом. Он не очень переживал по случаю смерти каждого своего родственника. Куда важнее для него была личная жизнь, личное спокойствие и благополучие.
Он никогда еще не оказывался в такой опасности, усугубленной муками одиночества. Вспыльчивый от природы, он не сразу смирился со своим новым положением изгоя и, даже несмотря на то, что все его оставили, еще пытался думать о том, как победить своих врагов. Он даже хотел доплыть по морю до побережья Галлии, а оттуда — добраться до Рейна, где стояли легионы, которыми он когда-то командовал. Но и такой отчаянный поступок вскоре ему самому стал казаться бесполезным: солдаты не поддержали бы его. Для них он был сыном Тиберия, а Тиберий никогда не пользовался солдатской любовью.
Друза иногда стали видеть плачущим — если заставали врасплох. Он забросил все дела, на издевательские приказы Тиберия никак не реагировал.
Тиберий этим сразу воспользовался. Он поднял в сенате вопрос о досрочном лишении Друза трибунских полномочий — раз он не желает повиноваться императору. И сенат, разумеется, не стал возражать.
Узнав о своем разжаловании, Друз собрался и отправился в Рим. В конце концов, у него оставалась последняя надежда — он добьется встречи с отцом, поговорит с ним начистоту, докажет свою полную невиновность и попросит, как о большой милости, о том, чтобы отец, дав ему развод с Ливиллой, отпустил его в деревню, где он обязуется жить тихо и незаметно.
