Я уже не помню, как мы добрались до отмели. Представляешь, Вера, мы стояли по пояс в ледяной воде (ведь уже конец сентября), вокруг была ночь, и мы совершенно не знали, куда идти. Нас трясло как в лихорадке, — вообще таких мук я еще никогда не испытывал. Должен отметить, что Герман и Таня вели себя героически. Ни разу никто из них не пожаловался. Только однажды, во время очень сильной судороги, Таня так вскрикнула, что у меня чуть не остановилось сердце. Бедная девчушка! Какие страдания ей приходится испытывать…

Потом мы пошли по шуму реки: старались двигаться все время так, чтобы шум был за спиной. Брели всю ночь по колено, а иногда и по пояс в воде. Судороги нестерпимо мучили всех. К утру, наконец, выбрались на какое-то полужидкое болото. Это было счастье! Мы ничком повалились на сырой мох и пролежали так минут двадцать. Потом я поднял Таню и Германа. Пошли дальше искать «сухое» место. Слово «сухое» я беру в кавычки, потому что найти что-нибудь сухое в радиусе нескольких сот километров вокруг нас казалось совершенно невозможным.

Но судьба сжалилась все-таки над нами. Ей, наверно, показалось уже просто неприличным подвергать нас столь жестоким пыткам так долго. Мы почувствовали, что поднимаемся вверх — это начинался водораздел. Мы прошли немного и наткнулись на овраг, на одном из склонов которого лежало несколько деревьев, образуя естественный навес. Это было наше спасение.

Смертельно хотелось спать (мы были на ногах третью ночь подряд), не чувствовалось ни рук, ни ног — одна сплошная ноющая боль. Кости ломило от сырости, все дрожали. Хотелось лечь, забыться и наплевать на все. Но это была бы гибель. Я приказал ребятам устраивать костер.

Костер еле-еле разожгли (как не хватало нам Сергея с его таежной сноровкой!). Стали сушить вещи. Среди продуктов оказались две банки консервированного спирта. Это спасло нас от неминуемого воспаления легких. Мы разделись, развесили вокруг огня все барахло и стали тереть друг друга разведенным спиртом. Таня сначала не хотела раздеваться — пришлось срывать с нее мокрое тряпье чуть ли не силой. Германа я заставил отвернуться, а сам, на правах старшего, растер ее от пяток до макушки, потом завернул в палатку и посадил к огню.

Потом мы выпили по кружке спирта (боюсь, что кто-нибудь из ребят все-таки заболеет) и стали сушить патроны. Всего у нас девятнадцать патронов, семнадцать банок консервов, одно ружье (второе решили выкинуть), три спальных мешка и палатка. Ну что ж, не так уж плохо (со мной, правда, хуже еще не бывало).

Вот так-то, Веруха! Чувствуешь, в какой переплет попал твой муженек? Сейчас я пишу тебе, сидя все в том же овраге у костра. Мы немного очухались, натянули палатку возле самого огня, в которой в двух спальных мешках спит Таня — ее сильно знобит.

Я пишу тебе так подробно обо всем, чтобы как-нибудь рассеяться и отогнать мрачные мысли, которые десятками лезут в голову. Ведь мы еще не решили, как будем добиваться до самолета — пешком ли, или снова вплавь (на второе, я думаю, никто не согласится). А зима уже на носу, и не какая-нибудь зима, а якутская. И девятнадцать патронов и полтора десятка консервных банок — плохая защита от этой злой, беспощадной старухи.

Пришел Герман (он ходил на разведку). Дождь еще не перестал, но стал гораздо слабее. Герман говорит, что мы попали на одну из сопок, которые сплошной грядой тянутся по левобережью реки. Отсюда до главного русла километров пятнадцать — то расстояние, которое мы прошли ночью по разливу. Дойти по левому берегу до места встречи с самолетом, конечно, не удастся. Все пади и долины между сопками залиты водой. Кроме того, без карты мы не найдем это место — весь же рельеф теперь изменился от этого проклятого наводнения, все косы затоплены и скрыты под водой. Как быть?

Решаем положиться на истину, не раз выручавшую русского человека из всяческих бед: утро вечера мудренее. Ложимся спать. Завтра утром, обсудив все, примем решение. Спокойной ночи, Верушка! Когда будем вместе читать мое письмо, я все-таки вспомню этот вечер. Его нельзя будет не вспомнить…

Пишу на привале. Мы идем по тайге. Вчера утром, реально взвесив все «за» и «против», решили, что добраться до места встречи с самолетом нет никакой возможности, а ждать машину в двухстах километрах от косы нелепо. Река как средство передвижения вообще отпадала: во-первых, плыть по ней нельзя; во-вторых, она делает по тайге огромную петлю — в несколько сот километров, так что морозы могут застать нас посреди глухой тайги. Конечно, нас будут искать. За нами пошлют самолеты, даже если будет и не такой дождь. Но ведь все может случиться: мы можем разминуться с летчиками, да и потом самолет может не долететь до этих мест, а потерпеть аварию во время осенних воздушных бурь, — мало ли на что способен якутский климат? Но если даже и долетит, как он будет искать нас в тайге? Ведь находиться все время на плоту на главном русле невозможно. Да и смогут ли летчики отклоняться в сторону от места условленной встречи? От косы ведь им надо будет сразу поворачивать назад — никакого бензина не хватит лететь в сторону.

Словом, пока есть консервы, патроны и силы, мы решили сами попробовать выйти из тайги. Хуже всего сидеть и ждать. В нашем положении лучше всего надеяться только на себя. Может быть, мы ошибаемся, но больше оставаться в неизвестности нет никаких сил.

План наш прост: идти все время на юг, пересекая водораздел, вокруг которого река делает петлю, то есть срезать угол. Дойдя до реки, идти по ней, так как в тех южных Местах есть больше вероятности встретить какое-нибудь человеческое жилье. Идти нам придется тоже не менее двухсот километров, но здесь хоть не будет этой проклятой воды, чаще встречается дичь. Думаю, что до первых больших холодов мы успеем выбраться.

Ребята мои молодцом, хотя у Германа, по-моему, не спадает температура после ночного холодного купания. Таня ужасно подавлена всем происшедшим, но не подает виду, держится хорошо, смеется, шутит.

Ну, до следующего привала, Веруля! Писать буду теперь меньше — кончается бумага. А ты меня лучше жди. Мы обязательно выйдем…

Здравствуй, Веруля! Мы все идем таежной целиной. Тайга стара, трухлява, много мхов и лишайников. Холода с каждым днем все сильнее, но снег еще не выпадал ни разу. Брезентовые куртки греют плохо, пища скудная. Мы все время чувствуем голод. Сегодня я впервые усомнился в нашем удачном финише: разжигая костер, потратили целых три спички, а осталось меньше коробки, да и то все мокрые. А идти еще неизвестно сколько. Охочусь пока мало: крупной дичи нет, а на мелочь не хочется тратить патроны. Пока есть консервы, удерживаю себя от выстрелов по ронжам — это такие таежные пичуги: полуворобей, полуворона. Самое лучшее в нашем положении убить лося, но вот беда — на двадцать пудов великолепного мяса некому сделать «заказ».

Рацион наш такой — полбанки консервов в день на троих и бесконечный кипяток. Еще собираем ягоды, но они абсолютно безвкусны, а сил на сборы требуют немало. Много спим, мало разговариваем. Ребятишки мои что-то приуныли. Надо их будет чем-нибудь развеселить. До свидания, Верок. Счастливых тебе снов!..

Прочь, меланхолия! Сегодня перечитал то, что писал вчера, и стало совестно. Дела наши идут отлично. Сегодня я убил на встретившемся нам озере утенка с перебитым крылом. Видно, его оставили здесь товарищи по стае, а сами улетели на юг. Утенка мы съели всего — позволили себе такую роскошь. Герман поймал двух рыбешек — тоже съели. Силы восстановлены сразу на несколько дней. Эх, остаться бы на этом озере, срубить шалаш, перезимовать! Но зима страшит меня: мы все очень легко одеты. Холода с каждым днем все сильнее, по ночам стынут ноги…

…Путь наш не легок, Верочка! Пересекаем множество долин и распадков. Сил тратим много, а харчи скудные. Идем молча, как механизмы, без слов, без мыслей.

Кажется, мы все-таки хватим зимы: по утрам под ногами хрустит тонкий лед. Ночью бывает уже, наверное, около минус десяти-двенадцати градусов. Серьезно беспокоит меня Герман: у него сильный жар. Температуру смерить нечем, но парень заметно страдает. Таня ухаживает за ним.