Присяга для еврейских солдат в официальном переводе на русский язык гласила: "Именем Всемогущего и Вечного Бога Израильтян клянусь, что желаю и буду служить Российскому императору и Российскому государству, куда и как назначено мне будет во все время службы, с полным повиновением Начальству, так же верно, как бы обязан был служить для защиты законов земли Израильской… Но если по слабости своей или по чьему внушению нарушу даваемую мною на верность военной службе присягу, то да падет проклятие вечное на мою душу и да постигнет вместе со мною все мое семейство. Аминь."
Еврейских солдат рассылали по полкам и гарнизонам во внутренние губернии России, в Москву и в Петербург. Они заводили там молитвенные дома; обязанности раввина часто исполнял один из "нижних чинов", и если не было в городе евреек, то мацу на Песах пекла для них русская женщина под присмотром еврея. Первую половину двадцатипятилетней службы солдаты проводили в казарме, а затем уже жили на частных квартирах, исполняли воинскую повинность и в свободное время подрабатывали ремеслом и мелкой торговлей. В еврейских общинах преобладали мужчины и невест для них привозили из черты оседлости. Солдатские сыновья могли жить с родителями лишь при условии, что с двенадцати лет* они пойдут в кантонисты, а солдатские дочери оставались с отцом и матерью до совершеннолетия, а затем должны были возвратиться в черту оседлости - или же выйти замуж за солдата. Но пока глава семьи служил в армии, его жена и дети получали из казармы особые порции каши. Через двадцать пять лет службы отставных еврейских солдат отправляли обратно, в черту оседлости, и только при Александре II им и их потомству разрешили жить в любом месте Российской империи.
Для сохранивших свою веру служба в армии была обставлена всевозможными ограничениями. Сразу же запретили, "впредь до особого повеления", назначать евреев в денщики. Затем вышло высочайшее повеление, чтобы в карантинную стражу "не назначались… люди дурной нравственности и нижние чины из евреев". Евреев не назначали на службу и при войсках гвардейского корпуса, при домах генерального штаба, главного адмиралтейства и прочих военных ведомств. Николай I разрешил производить евреев в унтер-офицеры "лишь за отличия в сражениях против неприятеля" и только с высочайшего разрешения, а чтобы стать офицером, надо было непременно принять крещение.
Бывало порой и так, что перешедший в православие солдат после многих лет службы публично заявлял о возвращении к своей вере. За это наказывали, сажали на гауптвахту, упорствующих ссылали в монастырь "для исправления", - а в Выборге группу солдат даже пытали в тюрьме за возвращение в иудаизм. Отставной солдат Яков Терентьев - он же Лейба Либер - рассказал на суде в Петербурге, что исполнял обряды церкви, лишь покоряясь воле начальства, но никогда в душе не был православным. Выйдя в отставку, он возвратился к вере своих отцов и не желает больше принадлежать к христианской церкви. Его вызывали к священнику и увещевали, но он остался непреклонным. Другой обвиняемый, Алексей Антонов, после отставки решил жениться на еврейке и подделал для этого документ, потому что православный не мог жениться на женщине иудейского вероисповедания. В тот документ он вписал свое настоящее имя - Мовша Шлемов Айзенберг. На суде он сказал: "Крестили нас помимо воли, но я сознавал одно: в каком звании я родился, в таком и должен оставаться всю жизнь". Это были уже либеральные времена Александра II, и суд оправдал Лейбу Либера и Мовшу Айзенберга.
Во время Крымской войны 1853-56 годов с еврейского населения стали брать повышенную норму: по тридцать рекрутов с тысячи мужчин два раза в году. Еврейские солдаты храбро сражались при обороне Севастополя, и в первый раз - а затем это случалось и в других войнах - им пришлось воевать с неприятельской армией, в составе которой тоже сражались евреи, но под другим знаменем, в другой форме и за другую страну. Французский ефрейтор Каген был убит в тот момент, когда он прилаживал веревочную лестницу к одному из укреплений Малахова кургана, - кто выстрелил в него? Французский, солдат-еврей Грейльсгамер был ранен под Севастополем пять раз и пять раз возвращался из лазарета на свой пост, - кого он убил из защитников города? Врач Гуф получил французский орден за то, что перевязывал солдат под огнем русской артиллерии, а врач Л.Пинскер по другую сторону фронта получил за те же заслуги русский орден. На похоронах французского солдата его товарищи-евреи читали тот же самый кадиш, что читали и на похоронах русского солдата-еврея: те же самые слова и на том же самом языке.
После Крымской войны евреи черты оседлости собрали пожертвования и установили обелиск из белого мрамора над могилами павших еврейских солдат - на отдельном еврейском кладбище с северной стороны Севастопольской бухты. Пятьсот евреев погибли тогда на бастионах при обороне города, в котором не разрешали жить их единоверцам и запрещали иметь "заведения для отправления обрядов их веры". А в конце девятнадцатого века в одной из еврейских газет промелькнуло короткое сообщение: "Еврейское военное кладбище в Севастополе, где погребены евреи-герои севастопольской обороны, находится в полном запустении. Вся местность покрыта густой травой и кое-где выглядывают набросанные на могилы камни. Невольно напрашивается вопрос: неужели покоящиеся здесь останки воинов, павших в боях, не заслужили такой же участи, как и воины, погребенные на соседнем, постоянно цветущем Братском кладбище?…"
Указ о рекрутской повинности вызвал волнения во всех еврейских общинах, и кое-где даже попытались собственными средствами отвратить надвигающееся бедствие. В городе Староконстантинове на Волыни собрались хасиды, долго думали и гадали и решили, наконец, отправить послание самому Всевышнему - с просьбой о помощи. Но каким способом доставить его по назначению? И вот что они придумали. Выбрали десять самых почтенных граждан местной общины, которые провели день в молитвах и посте. Очистившись таким образом, они "сняли грехи" с умершего мужчины и вручили покойнику послание, написанное на пергаменте, для передачи Всевышнему на "том свете". Евреи умоляли покойника, чтобы через самое малое время он явился во сне кому-нибудь из жителей города и передал точный ответ от Бога. В тот день ремесленники побросали свои мастерские, торговцы закрыли лавки: с плачем и воплями весь город провожал на кладбище этого покойника с переданным ему посланием.
Весть о волнениях в Староконстантинове вскоре дошла до начальства, и императору доложили о "возмущениях и беспорядках между евреями по случаю объявления указа". Николай I распорядился беспощадно пресекать волнения и судить виновных военным судом, однако в тот раз все обошлось благополучно, и никого в Староконстантинове не осудили. Многие десятилетия затем помнили в городе о том событии, и потомки десяти "святых мужей", которые передавали послание Всевышнему, очень гордились заслугами своих предков.
* * *
Во время охоты за "пойманниками" трагическое порой переплеталось с трагикомическим. Однажды "хапуны" пришли ночью в одиноко стоявшую еврейскую корчму, разобрали стену из глины и выкрали мальчика. Корчмарь кинулся в погоню, нашел похитителей и пообещал им пятьдесят рублей, если они согласятся обменять этого его сына на другого, менее им любимого. Те взяли деньги и, конечно же, согласились на обмен, - какая им разница? Но когда они привели другого мальчика в рекрутское присутствие, то оказалось, что это была переодетая девушка.
Некий "пойманник" возвратился в свое местечко через тридцать два года военной службы и обнаружил там потомков тех людей, которые при помощи "хапунов" сдали его в рекруты взамен одного из своих сыновей. Он потребовал от них вознаграждение, и кагал признал его требование законным. В конце концов, этот человек получил денежную компенсацию и выдал взамен такую расписку: "Я, нижеподписавшийся Айзик Хаим Бондарский, которого жители Люцина взяли пойманником и сдали в солдаты, ныне, приехав в Люцин, помирился с ними за сумму в семьдесят пять рублей и простил их от всего сердца. И нет у меня больше к ним никаких претензий. Прощаю и покойников, давно умерших, и живых, здравствующих поныне…"
