В сентябре 1916 года меня совершенно неожиданно вызвал из Парижа в Россию штаб Юго-Западного фронта. В Хапаранде, пограничной станции между Финляндией и Швецией, мне вручили телеграмму Главного управления Генерального штаба. В этой телеграмме мне предписывали немедленно явиться в Ставку Верховного главнокомандующего в Могилев. Прочитав это приказание, я ровным счетом ничего не понял.

Что случилось? Почему вдруг меня вызывает Ставка? Наконец, почему я, подчиненный генералу Духонину, вдруг получаю приказание от Главного управления Генерального штаба помимо моего прямого начальника?

Как бы то ни было, я уведомил об этом генерала Духонина и прежде всего явился к нему в Бердичев, а оттуда уже отправился в Могилев. Еще не успел меня принять генерал-квартирмейстер Ставки генерал Пустовойтенко, как я узнал, что он почему-то недоволен. Действительно, когда я встретился с генерал-квартирмейстером в его кабинете, он меня принял крайне сухо и тут же изложил в чем дело. Оказалось, что я обвиняюсь в том, что свои донесения из Парижа, прежде чем их отправить генералу Духонину в штаб Юго-Западного фронта, я посылаю якобы раньше в Главное управление Генерального штаба. Поэтому эти мои сведения получают сначала в разведочных сводках Генерального штаба, а потом уже в сводках Юго-Западного фронта.

Это на первый взгляд незначительное недоразумение было очень характерно для порядков, установившихся в нашей штабной практике с ее шестью конкурирующими друг с другом разведками. Дело скоро разъяснилось, и генерал Духонин мне сообщил, что Главное управление Генерального штаба в свое время потребовало мои шифры. Стало ясно, что оно расшифровывает мои телеграммы и помещает их в свои сводки ранее, чем эти сведения успевают попасть в сводки штаба Юго-Западного фронта»^[52].

В Ставке П. Игнатьев провел два месяца. Здесь он давал указания на организацию разведывательной работы по всем фронтам. Знакомясь с работой Управления генерал-квартирмейстера при Ставке, Павел Алексеевич вскоре определил ее слабые места и обратил внимание генерала Пустовойтенко на полное отсутствие организованности. В той же публикации он так пишет об этом:

«Еще недавно я наблюдал стройную систематическую работу французского высшего управления, и те порядки, с которыми я встретился, естественно, подействовали на меня крайне удручающе. Так, например, в Главной квартире маршала Жоффра я видел работу 2-го (разведывательного) бюро, где круглые сутки было занято более двадцати опытных офицеров под руководством такого специалиста, как полковник Дюпон. Между тем наше разведывательное отделение в Ставке, наше 2-е бюро, состояло всего из 5–6 офицеров во главе с полковником Скалоном. Это тот самый Скалой, который покончил с собой во время Брест-Литовских мирных переговоров, не будучи в состоянии пережить позора.

Этот разведывательный орган Ставки собирал кое-какие сведения, но вся обработка этих сведений, их систематизация, что является самым трудным делом штабной работы, была передана разведывательным органам четырех фронтов. В их деятельность еще, в свою очередь, вмешивалось Главное управление Генерального штаба.

Таким образом, целый ряд учреждений решал одну и ту же задачу — сбора сведений о противнике, и у этих шести нянек дитя-разведка оставалась без глазу!

Когда наконец история с моими донесениями разъяснилась и я предполагал ехать обратно в Бердичев к генералу Духонину, то оказалось, что для меня назначен иной маршрут. Генерал Пусто-войтенко, вызвав меня в свой кабинет, сообщил, что мне придется вернуться обратно в Париж — на этот раз с особым поручением уже непосредственно из Ставки. Я должен был там объединить разведку под своим руководством, а пока мне предлагалось подготовить по этому вопросу доклад»^[53].

Здесь же, в Могилеве, состо ялось производство П. Игнатьева в полковники. 11 сентября 1916 года начальник штаба Юго-Западного фронта подписал приказ о производстве Павла Алексеевича в этот чин.

Возвратившись к себе на квартиру при Ставке, Павел Алексеевич обнаружил записку от начальника личной охраны императора Николая II генерала Воейкова, в которой говорилось, что император пригласил его на следующий день к обеду. После обеда Николай II отвел П. Игнатьева в сторону и тихо сказал ему:

— Полковник, генерал Алексеев сообщил мне о вашем назначении. Вы незамедлительно получите приказ посетить штабы всех фронтов, чтобы договориться с ними об организации разведывательной работы. После этого я хочу вновь с вами встретиться. Поэтому сразу же известите генерала Воейкова о вашем возвращении.

Интересны впечатления Павла Игнатьева о его встречах с последним императором России. В книге своих воспоминаний он пишет так:

«Великий князь Николай Николаевич был назначен командующим русскими войсками на Кавказе. Верховное командование взял на себя император Николай II. Он хотел все держать в своих руках — как руководство войсками, так и снабжение армии продовольствием и боеприпасами. Это было логично, ибо двойственность командования привела к поражениям Русской армии. Однако ошибки, которые хотел исправить и не исправил великий князь, вновь повторились и даже усилились, и общий развал возрос. В этих условиях государь проявил себя нерешительным и слабым в тот момент, когда были нужны сильный кулак и несгибаемая воля. Его половинчатая позиция явилась причиной его гибели и нашего полного поражения со всеми вытекающими из этого последствиями».

Эта характеристика П. Игнатьевым императора Николая II является верной. Добавим от себя, что твердыми волевыми качествами обладал его отец, император Александр III, получивший титул «Миротворец». Действительно, за время своего короткого царствования, продлившегося всего тринадцать лет, Александр III не вел ни одной войны, говоря своим приближенным, что России необходимо по крайней мере двадцать лет мирного устройства внутренней жизни, подъема ее экономики, реформы сельского хозяйства, укрепления обороноспособности, прежде чем она будет готова к большой войне. Он всячески избегал вовлечения России в военные конфликты, не вел завоевательной политики, понимая, что страна не готова к серьезной битве. Если бы он продолжал оставаться императором России, то постарался бы подготовить страну к мировой войне или по крайней мере избежать ее вовлечения в эту кровавую бойню. Однако Александр III умер в 1894 году в возрасте 49 лет, а на престол вступил его 26-летний сын, совершенно неподготовленный к управлению государством, что впоследствии привело Россию к поражению в войне и гибели династии Романовых.

«Я вернулся из поездки в армию в конце октября 1916 года, — пишет далее П. Игнатьев. — В ожидании обещанных инструкций я неоднократно приглашался за стол Его Величества и имел возможность слышать некоторые высказывания окружения царя, которые меня поразили. В нашей семье со стародавних времен все были верны Царю, беззаветно преданы императорской фамилии. Поэтому я думал, что все лица в его окружении разделяют подобные чувства, которые только еще больше усилились из-за его обаятельной простоты, его сердечной манеры дать каждому чувствовать себя в своей тарелке, которые запали мне в сердце. Однако неоднократно я слышал даже среди офицеров слова недовольства, что само по себе было опасным симптомом».

Павлу Игнатьеву, оторванному от России, было в диковинку слышать о том, как ближайшее царское окружение открыто выражает недовольство действиями императора и придворной камарильи во главе с Распутиным. Офицеры Ставки прямо упрекали императора Николая II в слабоволии, осуждали его решение, подсказанное Распутиным, принять на себя верховное командование Русской армией, к чему царь был явно непригоден. Это было для полковника тем более неприятно, что именно мать Павла Алексеевича, графиня Софья Сергеевна Игнатьева ввела Распутина в придворные сферы. Он был частым гостем ее салона, поэтому действия «святого черта» бросали тень и на репутацию всей семьи Игнатьевых.

Каждый раз, когда Николай II видел П. Игнатьева в Ставке, он спрашивал, готов ли тот выехать в Париж и не забывал ему напомнить, что хочет переговорить с ним до отъезда. Однажды вечером, в конце октября 1916 года, после ужина, простившись с приглашенными, он сказал полковнику: