– Здесь мое место.
Для юноши это было так неожиданно, что он вздрогнул. Он повернулся к матери и протянул руку, чтобы дотронуться до нее. Легонько провел пальцем по ее обнаженным коленям, погладил волосы. Однако она никак не отреагировала, и юноша сдался.
– Я голоден, Чародей, – объявил он.
– Да, – сказал Чародей. – Понимаю. Конечно, ты проголодался. Вот, возьми. – Он повернулся вместе с креслом и подал Тигхи немного еды и бутылочку с водой. Бутылочка была сделана из пластика, однако этот пластик был чистым и гладким и вполне годился на то, чтобы из него делали украшения. – Я дам тебе еще, но немного позже, – сказал Чародей. – Тебе будет плохо, если съешь слишком много.
С благоговейным трепетом приняв еду и питье, юноша сел на пол и, привалившись спиной к обитой мягкой тканью стене, жадно приник к горлышку бутылочки. Вода была какой-то выхолощенной, с металлическим привкусом, зато травяной хлеб доставил ему огромное удовольствие. У него был восхитительный, нежный вкус. Вместо раздавленных насекомых в хлеб были запечены крошечные ломтики настоящего мяса. Кроме того, он отличался и своей структурой. Очевидно, хлеб пекли из очень мелкой травяной муки, потому что язык Тигхи ощущал не грубый, колючий мякиш, а нечто эластичное и мягкое. Сверху была хрустящая корочка, а под ней тонкий слой солоноватого желе, внутри которого находилась нежная сердцевина. Никогда еще в своей жизни юноша не ел ничего, что могло бы отдаленно сравниться с этим изумительным хлебом. Пережевав и проглотив последний кусочек, он запил его водой.
Отученный от еды желудок юноши отреагировал резью, и Тигхи решил прилечь. Он свернулся клубком и вскоре задремал. Когда юноша проснулся, его ма сидела в той же позе, в какой он ее оставил, а Чародей, очевидно, так и не покидал своего кресла.
Короткий отдых освежил Тигхи и прибавил ему бодрости. Воспрянув духом, юноша подошел к Чародею и встал позади его лысого, пергаментного затылка. Большой стеклянный глаз, в который уставился Чародей, показывал четыре отдаленных картинки, по одной в каждом углу. В верхнем правом углу было небо; в нижнем правом и в нижнем левом – стена справа и слева от того места, где они находились. Картинка в верхнем левом углу показывала стену прямо перед ними. В самой ее середине находилось большое, размером с голову, серебристое пятно. Обостренное восприятие Тигхи сразу же подсказало ему, что здесь изображены они сами, – словно птица подняла в воздух стеклянный глаз и смотрела на них через него.
– Чародей! – воскликнул юноша, показывая на изображения. – Это мы.
– Возможно, – ответил Чародей, на оборачиваясь, – ты ждешь похвалы за констатацию очевидного факта?
– Но как такая картинка может получаться?
До этого Тигхи приходилось видеть экраны. Время от времени по деревне шатались бродячие артисты-затейники, которые за небольшую плату показывали свою видавшую виды поцарапанную и помятую игрушку. Люди постарше обычно не интересовались такой чепухой, потому что видели все это раньше, и, кроме того, развлечение быстро приедалось. Однако всегда находились дети, для которых всё в новинку, и бродячие затейники, совершая долгое путешествие по деревням, длившееся иногда годами, через пару-тройку лет возвращались в ту же деревню, чтобы показать экран этим юнцам и наскрести хоть немного денег себе на пропитание.
«Посмотрите на экран! – зазывал затейник. – Хотите посмотреть волшебную картинку! Ваше собственное лицо в книге! Ваш собственный уступ на картинке!»
И когда дети собирались вокруг старого, потрескавшегося куска пластика, пытаясь разглядеть там что-нибудь, затейник вытаскивал из своего кармана экран-глаз и водил им, держа в руке. Сперва он направлял этот глаз, величиной с большой палец, на самих детей, и – о чудо! – на экране появлялись их собственные лица, лица их друзей. Изображения, которые улыбались, когда они улыбались, таращили глаза, когда хихикающие дети таращили свои. Затем затейник обычно поднимал руку вверх, чтобы показать небо, опускал вниз, нацеливая на уступ, и ходил, позевывая от скуки, а выражение его лица говорило, что все это ему давно уже смертельно надоело.
Изображение, насколько помнилось Тигхи, было тусклым и зачастую смазанным. Все, что двигалось, оставляло за собой слабый размытый след, и вдобавок края экрана обрезали изображение, так что иногда было трудно соотнести различные линии и понять, какой контур они составляют. Однако чудо оставалось чудом! Тигхи и его сверстники, бывало, глаз не могли оторвать от экрана затейника, словно завороженные. Время от времени они посматривали на самого затейника, чтобы убедиться, что уступ, стена и небо, на которые он направлял свой экран-глаз, те же, что и волшебные двигающиеся картинки на экране!
От этого зрелища захватывало дух, и когда затейник выключал экран и упаковывал его, все дети дружно, как по команде, начинали ныть.
– Пусть ваши родители, – угрюмо говорил прощелыга, – дадут мне еще немного сыру или ткани, и тогда вы сможете посмотреть волшебные картинки еще немного. Договорились? – Дети спешили к своим па и ма и начинали выпрашивать у них сыр или ткань – все, кроме Тигхи, который не решался обращаться к своей ма с такой просьбой.
Однако экран затейника, который Тигхи видел ребенком, был крошечным, тусклым и покрытым пятнами. Прежде чем на нем появлялось самое тусклое, едва различимое изображение, его нужно было держать на солнце не меньше часа. Зато экран Чародея был огромным, ярким и чистым. При движении изображения его контуры не смазывались, и все, что происходило снаружи, можно было видеть в мельчайших подробностях. И самое главное – непостижимый вид на сам корабль Чародея, словно экран-глаз смотрел на него с расстояния в две сотни рук. Тигхи прикоснулся к рукаву Чародея и снова спросил:
– Чародей, как может получиться такая картинка?
– Мне очень жаль, – произнес Чародей, – что ты, мой умный мальчик, не говоришь на имперском языке, который гораздо изящнее твоего деревенского.
Тигхи воспринял это как упрек. Проглотив обиду, он начал переводить свой вопрос на имперский язык.
