Мы накинули халаты и вошли в палату, где я совсем недавно разговаривал с Перепахиным. Он снова был тут один, но на этот раз лежал. И заметно было, что стало ему хуже.
И тем не менее я бы не сказал, что наше появление вызвало в нем протест. Напротив, тусклые глаза чуть посвежели. И все-таки это были уже совсем не те глаза, что видел я несколько дней назад. Исчезла подвижная детскость, молодившая рано постаревшее лицо. На подушке лежала голова старика. Врач был прав, время, убыстренное пьяным угаром, сделало свое дело.
- Какие люди, - произнес он, желая говорить иронично, а сказал тихо и без всякого выражения. - Яблоки принесли?
- Мы по делу, Евгений Иванович.
- А разве со мной можно еще иметь дела?
- Только один вопрос. - Он не возразил. - Вы не можете вспомнить, что с вами было перед тем, как вы попали в больницу?
- Какая разница...
- Вам хотели повредить.
- Чем? Водкой? Нет. Это я сам. Я говорю: "Зачем ты эту гуделку завел?" А он: "Я тебе кофе смолоть хочу". - "Не надо мне кофе. Дай лучше водки". Он дал...
- Кто?
- Не помню. Мало ли кто... Я к каждому зайти мог. Там на дачах меня все знали.
- Это на даче было? - спросил я.
- На даче, - ответил он равнодушно.
- Хлюст! - вдруг неожиданно для самого себя произнес я громко. Слово будто хлестнуло, и Перепахин вздрогнул.
Я хотел было тут же спросить, уточнить, но Мазин схватил меня за руку. Я понял: важно не пережать, не вынудить, подтвердить то, что в наших головах сидело, а получить осмысленное добровольное показание.
Лицо Перепахина приобрело недоброе выражение.
- Он поил...
- Вадим?
- Хлюст, - подтвердил он тихо.
- Вы не ошибаетесь?
- Нет, все вспомнил. К нему меня занесло... пьяным ветром.
- С набережной?
- Какой набережной?
- Вы оставили на набережной пальто.
- Не помню... Нет, не оставлял. Что я, псих? И не люблю я набережную. Вода бежит темная. Мне еще с детства снится темная вода. Я этот сон не люблю...
Он говорил монотонно, будто сам с собой.
"Насколько можно ему верить?.."
И вдруг спросил:
- Мне крышка?
Мазин положил руку на одеяло, которым был укрыт Перепахин.
- Так думать не нужно.
- Дети у меня... Что вам еще сказать?
- За что он мог вас ненавидеть?
Перепахин долго молчал.
- Я сам виноват.
Ясно было, что он снова утрачивает силы. И он понимал это. И предложил решение, которого я не ждал.
- Трудно мне... говорить... Отвечать... Думать нужно... Вспоминать... А вы не можете магнитофон мне дать? Я бы по слову... понемножку рассказал. Длинно это и трудно. Но я не сплю ночью. Понемножку... Можете?..
Вот и кончилась моя затянувшаяся остановка.
Мы прогуливались с Мазиным по перрону, ожидая припоздавший поезд. Солнце упорно держалось, и надежды мои не иссякали. А настроение в целом было минорное. Все разъяснилось, жизнь поставила точки. Тайное, скрытое стало явным, а справедливость заняла достойное место. И все-таки... В ушах звучала длинная перепахинская запись. Хотя паузы и удалили - говорил он с большими промежутками, - сама речь не имела организованной последовательности, и требовалось напряжение, чтобы проследить за содержанием. Выходило приблизительно так:
"Я понял, он меня убить хотел... Хлюст. Дурак. Меня водка и без него сгубила. Детей жалко. Прошу государство детей не оставить!..
Когда я стал пить непрерывно, провалы в памяти образовались. И сейчас не помню, что я ему наплел про Михаила. Немного только помню. Когда он свое дурацкое открытие сделал, что Сергей Ленкин отец, мне смешно стало. Я так и сказал - дурак ты! А потом он вытягивал, почему дурак... Значит, я проговорился. Что у трезвого на уме... А разве такое забудешь?..
Мишка был сволочь. А мы, лопухи, его за приличного парня держали. Я его не выслеживал. Он почти открыто к Наталье ходил. И ночевать оставался. Она хорошая. Но попалась. Поверила. Любила его. Баба...
Я думал, говорить Сережке или нет? Должен же он правду узнать! Так или иначе узнал бы... А еще мне хотелось разоблачить эту сволочь. Он меня презирал всегда. Красавец удачливый... А я в художественное училище не прошел... Бездарь. Ну и что? Человека унижать никто прав не дал. А он меня однажды за ухо оттрепал, как малявку. Никогда не забуду...
Правда, я не ожидал, что Сергей так переживать будет. Он же просто с ума сошел. А тот спокойненько, свысока глумился: "Ты жизни не знаешь, женщин не знаешь..." Сережка ему: "Я такой жизни и знать не хочу". - "А другой не бывает". - "Бывает!" Шумели очень. Мне за Сережку плакать хотелось. Потому я не выдержал. "Разбирайтесь сами!" И ушел. Нет, не ушел. Любопытство пересилило. Стал в подворотне. Все видел, как Сергей ему влепил. Идет, сволочь, вытирается. Мне бы уйти, а я не ушел. "Схлопотал?" - говорю. Он озверел. И опять меня за ухо. Хрипит: "Заложил? Становись на колени, убивать тебя буду..." И гнет к земле. Тут я коленом об кирпич какой-то треснулся. От боли и от страха силы нашлись. Схватил камень...
Дальше не помню. Трагедия это. Все. Вру, помню. Я ему карманы вывернул. Правильно сделал. На бандита подумали... Потом жизнь покатилась. Пил много. Потом хлюст этот появился. Стал высчитывать, когда Ленка родилась. Я ему сдуру фото дал. Он поил меня, конечно... Не помню, когда, но, выходит, сказал что-то про Сергея. Тот хлюст к нему и подобрался...
Я тогда утром встретил его. Он к Сергею шел. Я - к телефону. Он отвечает: "У меня Вадим". Что я сделать мог?.. Когда пришел, поздно было. Телефон отключен..."
Это лишь кусочки из длинной записи, где многое повторялось, а многое было несущественным. Вольно или не вольно Перепахин, конечно, поступки свои приукрашивал, маскировал. Действительность была жестче. Не исключено, что шантаж Сергея задумали они вместе. Когда Сергею стало плохо, Вадим вместо помощи отключил телефон...
О том, как они дальше общались, можно судить по выразительному слову "хлюст". Опустившийся до предела Перепахин был опасен и не нужен больше. Вадим новую карту разыгрывал: Сергей - отец, а не убийца.
- А на что он рассчитывал, если серьезно? - спросил я.
Мазин подождал, пока прошла мимо тележка с почтой.
- Он пил бутылку в день. Правда, не сразу. Но тем более... В таком состоянии человек может рассчитывать на все, что угодно. Только хорошее в голову не приходит. Конечно, если смотреть разумно, все это были обреченные авантюры. И вел он себя глупо. Чего стоит одна выдумка принести пальто на набережную...
- Да. Зачем он это сделал?
- Наверно, хотел замести следы. Чтобы мы искали Перепахина в реке.
- Но ведь его нашли в другом месте.
- Может быть, Вадим собирался поджечь дачу или спрятать ночью труп где-нибудь в садах. Мало ли что могло крутиться в пьяной голове. Недаром мальчишки, которые видели, как он спускался к воде, сказали: "Алкаш утонул!"
Между прочим, свидетельство ребят очень пригодилось. Они твердо отвергли личность Перепахина и по фото назвали Вадима. Самого Вадима пока предъявить свидетелям не удалось. Я спугнул его. В тот же день он оставил Лене записку и исчез. В записке значилось:
"Все против меня. Считаю унизительным оправдываться. Уезжаю. Считай себя свободной".
Когда Мазин показал мне записку, я почувствовал себя скверно.
- Ничего, - сказал он, - куда ему бежать? Не тот преступник, чтобы скрыться.
- Какого же я свалял дурака!
- Бывает. Я и сам виноват. Не придержал твою инициативу.
Так он меня успокоил немного, а теперь провожал на вокзале. По радио объявили:
"Поезд номер... следующий из... прибывает на четвертый путь". Подошло время прощаться.
- Я напишу тебе, когда... хлюст отыщется.
Странно, но именно это меня мало интересовало. Конечно, его задержат. Мазин прав, не тот преступник. Но почему именно такой? Откуда эта пустая душа, эта способность даже не убивать впрямую, а ускорять смерть, низко, подло отключить телефон, подсыпать снотворное?.. Остатки его, кстати, обнаружила экспертиза в кофемолке на даче, хотя Вадим и мыл, разумеется, кофемолку. Как этот умненький, вежливый мальчик превратился в беглого преступника? А ведь все в жизни было дано, дороги открыты... Чего же не хватило? Характера? Ответственности? Что увело с пути? Сам? А наша снисходительность? Склонность прощать без меры? Нетребовательность, которая не от доброты идет, а от равнодушия? И бутылка, рюмка с ранних лет, граммы за граммами, пока вместо ума и воли не остается слепая машина, что живет на ежедневной подкачке, "поддаче", пока мир не разделится на два - серый, не интересующий, и иллюзорно-заманчивый?.. Нет, не заманчивый, а больной, который нужно поддерживать постоянными дозами, а на дозы нужны деньги, а заработать их сил нет, и вот он, шаг за черту, достать, взять любыми средствами... Вот куда и библиотека Сергеева пошла бы, и уникальная коллекция...
