Но ведь, если говорить о том, что, скажем, «группа Барамия позорит и пачкает доброе имя менгрельских работников и порождает недоверие к ним, которого они не заслуживают (выделено мною. — Д. В.)», то ведь, например, и про Бухарина до поры до времени говорилось, что «оснований для привлечения к ответственности не найдено» (сентябрь 1936 г., вскоре после того, как первые показания на Бухарина дали Зиновьев и Каменев).[238] И что потом с Бухариным стало?

Так что и судьба Берия была, мягко говоря, весьма туманна. Кстати, вот еще одно совпадение: как и при Ежове, встал вопрос об объединении МВД и МГБ; реально это, правда, было сделано (и главой МВД назначен Берия) только 5 марта, когда Сталин не то уже умер, не то доживал последние часы (3. С. 212), но замышлялось-то при нем! По крайней мере, С. Кремлев предполагает, что 2 марта на несостоявшемся заседании «тройки» планировалось смещение С. Игнатьева с поста главы МГБ и объединение МГБ и МВД с назначением главой этого суперминистерства именно Лаврентия Павловича (3. С. 195).

Но ведь вспомним: падение Ежова началось с того, что он слишком много забрал власти, когда даже армейскую разведку (после казни ее шефа Берзина) себе подчинил (конец июля 1938 г.). Сталин испугался — слишком много власти (главное, всю разведывательную информацию) Ежов под себя подгреб. Ну, и начал осторожно, но быстро и неотвратимо отводить Ежова от власти, пока совсем не ликвидировал.[239] Так что хотя бы поэтому Берию должно было насторожить предложение «вождя народов» подчинить себе и МВД, и МГБ.

А дочь Сталина Светлана, которая очень не любила Берия и сплошь и рядом старалась переписать на него многие преступления отца, констатирует, что Берия пользовался огромным доверием Вождя. Но — не до конца его жизни… В последние годы и она заметила: отец к Лаврентию Павловичу, мягко говоря, охладел. Так, в 1951 или 1952 г., когда она как-то осталась ночевать у жены Лаврентия Павловича, то под утро ей позвонил отец и, обругав ее нецензурно (что для спокойного и сдержанного Сталина было очень необычно, а уж по отношению к дочери — пожалуй, единственному на земле человеку, которого Сталин по-настоящему любил, — просто неслыханно!), прокричал: «Сейчас же езжай домой! Я Берия не доверяю!»[240] Впрочем, Светлана могла что-то и перепутать — едва ли Сталин стал бы так «палиться», показывая Берия свое отношение к нему… Или к старости ум и хитрость стали изменять Вождю?

Так или иначе, очевидно, что говорить о безусловном сталинском доверии к Берия в эти последние годы нельзя.

Партийный съезд не созывался с 1939 г., и есть серьезные основания думать, что Сталин и не планировал его созывать до завершения новой Большой Чистки, подобно тому, как и предыдущий, XVIII, съезд был созван только по завершении Большого Террора.

По плану же Берия и Маленкова предполагалось собрать августовский (1952 г.) Пленум ЦК ВКП(б) и назначить на нем XIX съезд партии. В конечном счете так и было сделано.[241]

Почему Сталин на это согласился? Рассчитывал, что он и без новой чистки сумеет всех победить, как побеждал ранее? Но тогда почему он отказался, как считает А. Авторханов, делать доклад на съезде, каковой пришлось взять на себя Маленкову? Причем из дневника Берия явствует, что то, что докладчиком будет Маленков, известно было минимум за неделю до съезда, 28 сентября 1952 г. В этот день Берия делает в дневнике запись: «Доклад на съезд почти готов. Основной доклад будет делать Георгий. Будут большие изменения («Георгий» — это Маленков; выделено мною. — Д. В.)». Правда, далее добавляется, что доклад «обсуждается с Кобой» (3. С. 159), однако что это было за «обсуждение»? В какой форме? И остался ли Сталин доволен? А если недоволен, то почему стерпел?

А как он стерпел, что Берия в выступлении на съезде (самая продолжительная речь) поставил «партию» впереди «Сталина» («партия, руководимая товарищем Сталиным» — по тем временам ересь неслыханная) («Правда». 1952. 9 октября)?

Да что там — Берия не осудил (просто не упомянул) репрессированных в 1951–1952 гг. грузинских деятелей, а из трех угрожающих СССР националистических опасностей на первое место поставил опасность «великодержавного шовинизма» (о которой в позднесталинском СССР упоминать было просто неприлично), на второе — «буржуазного национализма» (со стороны национальных республик СССР) и лишь на третье — «интернационального космополитизма» (от которого, согласно последним сталинским установкам на тот момент, было чуть ли не все зло на планете).

А то, что съезд отверг предложенный вновь назначенными после чистки новыми руководителями Грузии первый параграф Устава КПСС, слова о том, что партия «создана великими Лениным и Сталиным»? И, наконец, то, что наговоривший такого Берия тем не менее в списках «вождей» поднялся с пятого места в начале съезда (см. протокол утреннего заседания 6 октября 1952 г.) на третье к концу его («Правда. 1952. 15 октября)?

Уж совсем непонятно, как Сталин стерпел, что открывать съезд будет Молотов, а закрывать — Ворошилов (напомню, по Сталину, «англо-американские шпионы», на которых — с Микояном вкупе — он, как мы уже убедились, сразу после съезда страшно «наехал» и чьи жены-еврейки уже были репрессированы!). Остается согласиться с Авторхановым, что все это было вопреки воле Сталина.

Но тогда опять-таки непонятно, как он согласился на проведение съезда до чистки! Если без эвфемизмов, то Сталина на этом съезде «опустили» на уровень 25-летней давности, когда он был лишь «первым среди равных» и ему приходилось бороться за абсолютную власть с многочисленными оппозициями. И вот теперь — начинай все сначала на восьмом десятке! Понятно, положение Сталина теперь было намного крепче, чем тогда: его авторитет позволял ему и в таком положении быть страшным и наносить удары огромной силы по своим врагам, но абсолютным диктатором он более не был. Так вот, как, не имея уверенности в благоприятном исходе съезда, Сталин на него согласился?

Подозрение еще укрепляется, если мы вспомним: на октябрьском (1952 г.) Пленуме ЦК КПСС (созванном через два дня после завершения XIX съезда) Сталин просился в отставку с поста лидера партии (Первого секретаря, каковой пост сменил упраздненную XIX съездом должность Генерального секретаря). Авторханов уверяет нас, что Пленум принял эту отставку, и Сталин стал из Первого просто секретарем ЦК, а Первым стал Маленков.[242] И подтверждает это комментарием к 44-му тому полного собрания сочинений В. И. Ленина, где сказано, что Сталин был главой партии с 1922 по 1952 (выделено мною. — Д. В.) г.[243]

Другие свидетели (тот же К. Симонов) уверяют, что пленум уговорил Сталина остаться.[244] В дневнике же Берия по этому поводу какая-то недосказанность (запись от 17 октября 1952 г.): «А потом попросился в отставку. Все молчали. Не ожидали, но, видимо, обдумывали. Пришлось выступить Георгию и мне. Потом Тимошенко сказал, что избираем Генеральным секретарем. А уже такой должности нет. Коба задумался, потом махнул рукой» (3. С. 162).

Но принял съезд отставку Сталина или нет, то, что в отставку он просился, несомненно. Однако это, как мы уже знаем, — типичный прием диктаторов, потерпевших поражение. В отставку просился, например, лидер Египта Насер после проигрыша Шестидневной войны 1967 г., Саддам Хусейн после «Бури в пустыне» 1991 г., в русской истории — Иван Грозный после проигрыша Ливонской войны.[245] Просился в отставку и сам Сталин летом 1945 г., когда Вторая мировая война не привела к тому результату, в расчете на который была задумана.[246] Правда, просился, как свидетельствует Адмирал флота Советского Союза Н. Г. Кузнецов, «с отсрочкой»: «Я еще два-три года поработаю, а потом вынужден буду уйти».[247] И вот осенью 1952 г. — опять просьба об отставке, теперь — не через «два-три года», а немедленно… Какое поражение потерпел Сталин?