Дабы больше ни у кого даже мысли не возникло снова поднять на него руку. И он прошипел с такой угрозой в голосе, что у любого, кто услышал бы эти слова, поджилки от ужаса затряслись.
— Они мне дорого заплатят…
Черное море
В кают-компанию набилось, а другого слова Фомин не находил, почти два десятка офицеров, молодые лейтенанты сидели даже на широких подлокотниках диванов. И это только одна половина командного состава эсминца, ведь другая находилась на вахте либо отдыхала от нее.
Типичная примета гражданской войны, на русском флоте проявившаяся особенно выпукло. Морские офицеры в подавляющем большинстве своем революцию не восприняли в силу именно своей сословной кастовости. В отличие от армейских офицеров военного времени, на флоте служило много кадровых, которые предпочли остаться на кораблях, имевшихся у белых, а не отсиживаться по домам, выжидая, кто же возьмет верх в затянувшемся противостоянии.
Вот только самих кораблей в Российском императорском флоте раньше было не в пример больше, чем сейчас.
Балтийский флот целиком перешел к красным, Черноморскому флоту жуткое кровопускание сделали как большевики, так и интервенты, оставив в строю жалкие остатки.
В Сибири и на Мурмане флотилии и в мировую войну были совсем маленькими и значимой роли не играли.
Так что и флот поразила точно такая «болезнь», известная в армии под названием «рядового офицерства», когда заслуженные полковники и капитаны принимали роты и взводы, а офицеры от прапорщика до поручика, а то и «штабса», брали в руки винтовки со штыками. Дело доходило даже до отдельных офицерских рот!
Моряки пошли своим «путем», но очень похожим — либо списывались на берег, с переизбытком заполняя все вакансии, что заставляло адмиралов все время увеличивать штаты береговых служб, и так безобразно раздутых сверх всяких меры.
Либо те, кто желал продолжать дышать морским воздухом и был согласен на все, лишь бы остаться на корабле, так же как и в армии, занимали уже не офицерские должности. Ни к чему хорошему ни тот, ни другой вариант не приводили — расходы на содержание крайне избыточного числа офицерства резко увеличивались, а казна не бездонная…
На груди Фомина размещался целый наградной «иконостас», так как другое слово здесь просто не подходило. После «провала» первой «легенды», им лично разработанной, Семен Федотович уже в Омске принял предложение Маши воспользоваться запасным вариантом, который, как он считал не без основания, для него подготовил сам Арчегов.
Вот эта легенда оказалась «железобетонной», такой же неуязвимой, как броня КВ. И теперь предстояло пройти не просто очередную проверку, нет — Фомин собирался совершить совершенно иное…
— Господа, я двадцать лет отсутствовал в нашей стране, и, признаюсь честно, был сильно ошарашен, когда прибыл летом прошлого года во Владивосток. Революция привела к безумию, к страшной разрухе — мы потеряли прежнюю Россию!
Фомин остановился, сделал вид, что задумался, но при этом исподлобья посмотрел на притихших моряков. Те молча ждали продолжения монолога, никто не улыбался, многие хмурились, ибо прекрасно понимали, что он сказал им правду.
— В шестнадцатом году я охотником зачислился в 1-ю особую пехотную бригаду русских войск во Франции, которыми командовал генерал Лохвицкий. Я хороший механик, работал на тракторах, а потому был направлен в Английский танковый корпус, как только его стали создавать и набирать туда добровольцев…
— И вас, русского, британцы вот так просто приняли? — с некоторым удивлением хмыкнул пожилой лейтенант с одиноким крестом «Стаса», к тому же без мечей. Типичная награда за выслугу в чине — «на и отвяжись», как именовали ее в армии.
— Нет, конечно, русского они бы не приняли. Но я прибыл во Францию из Австралии, страны, где много больших кенгуру и растут эвкалипты и которая, как вы знаете, британский доминион. Да и имя с фамилией у меня были совершенно другие. Просто танки тогда являлись совершенно новым оружием, и про них требовалось все хорошо вызнать, — Фомин пожал плечами, поймав теперь на себе совершенно иные взгляды моряков, заинтересованные или странные, если можно так сказать.
— Я принял участие в боях на Сомме, мой танк был подбит, экипаж погиб. Меня, раненого, вынес английский капрал…
— Господа, — Маша неожиданно поднялась с дивана, — у моего мужа с собою фотографические карточки, оставшиеся с тех дней. Многие к жалости, правда, сгорели в мае этого года, когда Семен находился на «Безупречном» — взрыв разрушил бронеплощадку, почти весь экипаж погиб. Их можно принести — на полке черный кожаный несессер. Я бы сама сходила, да боюсь, что меня об стенку ударит. Здесь сильная качка и мне страшно…
Разве русские моряки могут отказать прелестной женщине в такой милой просьбе — сразу три молодых офицера поднялись, и, после короткого переглядывания, выиграл старший по чину лейтенант, а остальные дружно уверили жену, что качки почти нет, кораблю ничего не угрожает. Так что страхи женщины сильно преувеличены. Бокал легкого вина их легко изгонит, хотя сами моряки предпочитают херес.
— А каковы из себя танки? — молодой лейтенант с горящими глазами не выдержал первым и задал вопрос.
— Мой «Марк» пятый полным весом, с фашинами, с боекомплектом и экипажем чуть-чуть не достигает тридцати тонн. Вооружен двумя морскими шестифунтовыми пушками в спонсонах, выносных казематах, как вы знаете, а также четырьмя пулеметами. Экипаж восемь человек, почти все офицеры, в отряде очень мало нижних чинов, унтер и под — офицеров, что имеют технические навыки. Двигатель «Риккардо», разработанный англичанами специальный танковый вариант, мощностью свыше двухсот лошадиных сил. Так что восемь километров в час даем спокойно. Но если дать полный газ, то и двенадцать…
Фомин мысленно усмехнулся, глядя, как некоторые из моряков с нескрываемой иронией переглянулись. Однако тут явился лейтенант и вручил Маше несессер, которая в ответ чмокнула его в щечку, чем вызвала завистливые взгляды молодежи.
Жена тут же вытащила стопку фотографий, протянула их Остолопову, который принялся внимательно их рассматривать по одной, передавая тут же сидящему рядом старшему офицеру.
Тот, в свою очередь, пожилому капитану 2-го ранга с красными просветами механика и далее, уже молодым офицерам. Фомин же в это время спокойно продолжал повествование.
— В январе семнадцатого года государь-император Николай Александрович произвел меня в прапорщики, в феврале пожаловал «клюкву». При Керенском меня несколько раз производили до штабс-капитана, представили к «Стасу», Анненскому кресту третьей степени, но я не стал их получать, как и чины, оставшись при одной звездочке…
— Отказник! — прошелестело слово осенним листом, теперь моряки стали поглядывать на него с уважением.
Но Фомин почувствовал себя намного горше — какой там капитанский чин, он на самом деле от генеральского совсем недавно отказался. Знали бы они, какие на самом деле от такого добровольного разжалования чувства и какие мысли в голову приходят?!
— Прибыв в Сибирь, я попросил меня не награждать и представлять к чинам, так и воевал, пока в январе государь Михаил Александрович царем Сибирским не стал. При переаттестации получил первый офицерский чин подпоручика, так как прапорщик стал подофицером. У вас на флоте сейчас в младшие лейтенанты, как я знаю, производить будут только в военное время, наподобие прежнего прапорщика. А мичманские чины так вообще подофицерскими стали, с «ореликами» на погонах. Так ведь, господа?!
— Так!
Со скорбным видом дружно ответили офицеры, и Фомин понял, что новая унификация званий не вызвала здесь восторга, потому быстро вернулся к изложению своей новой биографии.
— Наградили меня крестом «За освобождение Сибири» второй степени, пожаловали знак «За Сибирский ледяной поход», а государь присвоил мне, с учетом прошлых заслуг, внеочередной чин капитана. И союзные японцы мне свой знак пожаловали, вот он, — Фомин коснулся трех наград, они, как и два георгиевских солдатских креста, были его собственными, потому он ими гордился по праву.
