— Ну все, Контра!

Рокоссовский вывел коня из реки, хотя тот, упрямец изрядный и характером стервозный, упирался всеми копытами, и передал поводья подскочившему ординарцу.

— Стреножь да на выпас пристрой одного! А то ведь по кобылам пойдет, гад! Обессилит ведь себя, знаю его, подлеца!

Последнее слово вырвалось машинально, но с нескрываемым одобрением. Как Контра был вреден на отдыхе, так он был великолепен в бою, где чувствовал себя в родной стихии.

Под Гродно на два передовых эскадрона полка, которые Рокоссовский повел лично в авангарде армии, вылетели три сотни польских улан, наклонив пики с бело-красными флажками. И пошли в атаку, с лихой удалью, только ветер играл прапорцами.

Ох, как тут и взъярились красноармейцы, старые ветераны, что прошли войну с германцами и австрийцами под покрытыми славой знаменами драгунских и гусарских полков старой российской армии. Где уж тут безусым панам, что вчера еще в гимназии за партами сидели?! Опрокинули на хрен и вырубили подчистую.

Контра зубами грыз от ярости польских коней, а Рокоссовский троих улан срубил, как лозу на учении, дал своему клинку отведать дымящейся горячей крови…

Сегодня наступил счастливый день долгожданного отдыха. Командарм 2-й конной дал дневку — за семь недель марша они останавливались только два раза, иначе падеж коней был неминуем. Это люди двужильные, все вынесут, а с лошадей не спросишь, если устали, то попадают.

Старого фуража уже нет — овес и сено подъели еще весной. Свежее сено еще сушится, а овес колосится по полям. Марши по полсотни верст в день, летние ночи короткие — плотно ли лошади в ночном свои брюхи набьют?

— Смотрите, товарищ командир! Никак опять наши сибиряки летят, поляков бомбами попотчуют?!

Константин посмотрел вверх — так и есть, из-за деревьев вынырнули пять тупомордых аэропланов с красными звездами, покачали крыльями и полетели за реку.

На той стороне уже была 6-я кавалерийская, а поляки время от времени пытались ее скинуть обратно в воду и ликвидировать опасный плацдарм. Вот только ничего у них не выходило, без артиллерийской поддержки много не навоюешь!

— Наши сибиряки, — тихо произнес Рокоссовский и усмехнулся.

С пилотами они встретились неделю назад, совершенно случайно, но так всегда бывает на войне — их аэроплан был подбит и приземлился прямо в село, которое занял его поредевший полк.

Высокие крепкие молодые командиры с кубарями на рукавах новых гимнастерок. Сразу почувствовалась выправка кадровых офицеров, но таких военспецов сейчас было очень много в Красной армии.

Нападение поляков вызвало большой приток русских офицеров, которые не желали участвовать в братоубийственной войне, но с охотой встали в строй, чтобы защитить Россию от наглых интервентов.

Разговорились, даже по чуть-чуть выпили коньяку из фляжки — кучеряво жили пилоты. И только тут молодой командир полка увидел бело-зеленые угольники Сибирской армии, которые ему были хорошо знакомы по короткому плену. И познакомились — капитан Михаил Вощилло удивился, встретив такого «земляка».

Все оказалось просто — добровольческий авиаотряд вместе со своими сибирскими «Сальмсонами», более новыми, чем те этажерки, что имелись у Красного Воздушного флота, очень активно поддерживал с воздуха наступление его 2-й конной армии.

И сейчас, увидев в воздухе знакомые самолеты, красноармейцы махали им руками. Поднял руку и Константин, подумавший, что они в первую очередь русские, и лишь потом белые и красные. Подумал и усмехнулся еще раз, махнув рукой.

— Но правда за нами!

И повернулся, посмотрев на броневик. На нем уже красовалась новая белая надпись. Старая ведь устарела — Варшава позавчера была взята штурмом, и победный парад красноармейцев принял командующий Западным фронтом Тухачевский. Он же и прокричал новый приказ, который сейчас и красовался белыми буквами на броне:

«Даешь Берлин!»

Спасти Отчизну!

«Мировой пожар в крови»

ПРОЛОГ.

Иркутск

(30 июля 1920 года)

— Я не пойму одного, Константин Иванович?! Зачем Семен так с собою поступил? Зачем?! Ты мне сможешь ответить? Что означает эта записка? Ведь ты знаешь на нее ответ?!

Последний российский император Михаил Александрович чуть ли не кричал — такую потерю выдержки у него генерал Арчегов видел впервые за эти семь месяцев их знакомства и совместной деятельности.

А ведь и самому пришлось в жизни повидать всякого. Он, бывший подполковник Российской армии Константин Иванович Ермаков, являлся выходцем из совсем другого времени, не начала, а самого конца XX века.

Невероятным стечением обстоятельств загнанный в декабрь кошмарного для «белого движения» девятнадцатого года, он несколько пообтерся в новой для него «шкуре».

Изменения в истории, им же самим и вызванные, уже не шокировали и не пугали, как говорится в народе — за что боролись, на то и напоролись!

Да и сам Михаил Александрович был здесь своеобразным апокрифом — по воле таких же «попаданцев», но на четверть века старше, великий князь избежал казни в далеком июне восемнадцатого года…

— Ты чего зубами заскрипел, Константин Иванович? — быстро спросил «царь Сибирский», заметивший яростную гримасу, мелькнувшую на лице своего генерал-адъютанта.

Арчегов-Ермаков от встревоженного голоса монарха опомнился и взял себя в руки. Но память услужливо развернула картинку того, что могли бы натворить «друзья»-«попаданцы» три месяца тому назад. Вся кропотливая работа могла коту под хвост пойти! Хотя такую лютую смерть он и злейшему врагу не пожелал бы!

Генерал чуть мотнул головой, как уставший от непосильной работы заморенный конь, прогоняя навязчивое видение. Затем вытянул из пачки папиросу, щелкнул зажигалкой, прикуривая от маленького огонька пламени, и остался довольным своей выдержкой — пальцы уже не дрожали. Хотя увиденное ими зрелище было действительно страшным, такое никогда не забудешь, даже если сердце зачерствело от войны.

Карман галифе оттягивал тяжелый наган с единственным патроном в барабане — настоящим, а не таким же бутафорским, что в начале января он предложил бывшему Верховному правителю адмиралу Колчаку. Сегодня вечером Арчегов хотел отдать его генерал-адъютанту Фомину, но тот сделал свой чудовищный выбор.

Сам Константин Иванович, будь он в такой ситуации, предпочел бы пустить себе пулю в висок, но не облить себя керосином из лампы, поджечь матрас и рухнуть на него ничком, намертво схватившись руками за дужки кровати. Боль чудовищная, неимоверная — но несчастный самоубийца не стал падать на пол, спасаясь от нестерпимых мук. И только через пять минут охрана всполошилась, уловив запах гари…

— Это его последнее «прости», Мики, — чуть сморщился Константин, называя монарха еще чуть ли не детским прозвищем — наедине они не соблюдали условности, для царя впитанные с «молоком» матери, если так можно сказать о кормилице, а для самого Арчегова ставшие привычными за эти семь месяцев. Ничего не сделаешь — «воленс-ноленс», но положение обязывает: теперь в статусе военного министра Сибирского правительства и доверенного лица его величества.

Они стояли вдвоем на берегу Ушаковки — небольшая речка несла свои голубые воды, перекатывающиеся на выступающих камнях, к ледяной Ангаре. Именно в устье этой большой реки должен был принять смерть адмирал Колчак, но в той истории, которая сейчас решительно изменилась.

— Что «прости», я понял, — глухо сказал Михаил Александрович, — но тут и другое есть. О чем ты с ним вчера говорил, раз он такое решение принял? О чем, Костя? И не обманывай меня, не нужно.

— Да вроде…

— Константин Иванович, — голос монарха словно обдал холодом, а глаза наполнились ледяной крошкой, — не надо. Я вас хорошо узнал за это время. Если вы солжете, то это я восприму личным оскорблением. По-моему, за это время я вам не дал повода к такому общению. Потому прошу вас сказать мне правду. О чем вы говорили с Семеном Федотовичем, раз после этой беседы он покончил с собою таким страшным способом? Я жду вашего ответа, генерал!