— По чьему приказу они действовали? — голос у Михаила Александровича был на удивление ровным, будто великий князь не понимал, что именно его собирались сегодня убивать.

— По тайному приказу Ленина и Свердлова. Но совдепами официально было бы объявлено в газетах, что вас похитили сообщники и вы с ними бежали в неизвестном направлении.

— Но для чего им нужна такая таинственность? Они не могут меня публично осудить и расстрелять?!

— А за какие грехи?! За то, что вы главный претендент на российский престол? Жидковато объяснение перед теми покровителями, на чьи деньги устроен большевистский переворот. А так все чисто и оправданно — великий князь Михаил Александрович «бежал», а потому надежные «товарищи» в Алапаевске и Екатеринбурге, стремясь не допустить подобного, перебили всех членов императорской фамилии, включая детей. Всех без исключения! А их ВЦИК и Совет народных комиссаров тут вроде бы ни при чем, никаким боком — все убийства произошли исключительно по самоуправству и беззаконию местных большевиков.

— Откуда вы знаете?! Как прикажите понимать, господин полковник?! — напускное спокойствие покинуло императора, он даже чуть не вскинулся с дивана. — Вы будто говорите об этом как о свершившемся…

— Убьют всех, и жестоко, Михаил Александрович, — Фомин игнорировал вопросы. — В Екатеринбурге в подвале Ипатьевского дома расстреляют всю царскую семью с прислугой. Девочек добьют штыками. Тела вывезут за город, обольют кислотой, чтоб останки не опознали, и закопают. В Алапаевске всех узников, мужчин и женщин, живыми скинут в шахту. Не все из них погибнут при падении, и два дня будет слышно, как молится Елизавета Федоровна. Тогда сверху сбросят несколько вагонеток, а потом взорвут штольню. Здесь же, в Перми, расстреляют, как сообщников, всю вашу прислугу и всех тех, кто поехал сюда вслед за вами! Всех!

— Нет!!! Ты все врешь, колдун! — чопорная английская невозмутимость разом слетела с Михаила Александровича. Великий князь вскочил с дивана и крепко схватил Фомина за воротник. — Мне тогда еще говорили, что вы та еще колдовская семейка, а потому и живете у того Поганого Камня. Изыди с моих глаз, колдун. Мне не надо знать твоей лжи…

— А медальон свой хочешь обратно получить?!

Фомин тоже перешел на «ты» и, даром что ниже наголову, сдавил руки великого князя так сильно, что тот ойкнул и был усажен на диван обратно.

Затем Семен Федотович достал небольшой золотой медальон на цепочке и сунул его в руки императора. И только потом, с нарочитым спокойствием, уселся в кресле.

— Не может быть! Откуда она у тебя?!

Император потрясенно уставился на вещицу. Дрожащими руками взял ее и нажал на края. Щелкнула крышка — внутри было изображение жены императора, и, как понимал Фомин, этот медальон был ее подарком мужу.

Но не это являлось здесь главным — новый щелчок, и из тайничка Михаил Александрович извлек свернутый бумажный листок, пожелтевший от времени. Лихорадочно развернул его и тут же громко вскрикнул, смертельно побледнев.

— Этого не может быть! — мертвым голосом произнес великий князь, уронив и листок, и медальон на пол. Затем медленно, словно неподъемную тяжесть, вынул из внутреннего кармана абсолютно точно такой же медальон, открыл его и достал свернутый листок бумаги.

— Когда подъехали повозки, я только закончил писать жене эту записку. И потому никто не мог знать ее содержания. Ни один человек в мире! Обычный человек…

Великий князь бросил взгляд. В глазах плескалась нечеловеческая мука, безысходность и страх, от которых даже он, видавший виды, содрогнулся.

— Откуда это у тебя, и кто ты такой? Ты колдун или демон?! Отвечай, не молчи, иначе я с ума сойду!

— Я говорил вам правду! — негромко произнес в ответ Фомин. — Просто я хорошо знаю будущее. Все, что произойдет за ближайшие четверть века. На том могу крест поцеловать.

Он достал нательный крест на обычном гайтане и поцеловал теплое золото.

— Даже так? — в голосе великого князя сквозило одно понятное ему понимание. — Ты не демон и не колдун?! Тебе хорошо ведомо будущее?! Так?! А это что такое, откуда оно у тебя?! Ведь этого просто быть не может! Этого письма и медальона!

Михаил Александрович положил свой листок на столик, придавил его медальоном. Затем наклонился, взял с пола пожелтевшую бумажку и медальон, протянул руку с ними к столику.

— Не делай этого, государь!

Выкрик запоздал. Яркая вспышка ослепила глаза, но Фомин успел машинально зажмуриться. Через секунду он открыл глаза и поразился — над столиком вился серый дымок, и все. Не стало ни его медальона, ни листка пожелтевшей от времени бумаги. Они исчезли, растворились в этой яркой вспышке. Но удивительным было то, что медальон великого князя и написанный им листок сохранились, как ни в чем не бывало, вспышка им нисколько не повредила.

— Что это было?! — с безмерным удивлением в голосе спросил Михаил Александрович. Он пребывал в полной растерянности. — Магия?! Куда девался ваш медальон и эта записка?

— Одна и та же вещь может существовать одновременно в прошлом и будущем. Но они не могут существовать обе одновременно в настоящем, — в глубокой задумчивости произнес Фомин и после паузы как бы для себя тихо добавил: — Кто-то должен уйти. Понятно, кто был лишний в это время. Это хорошо, что я сам себя не обнял полчаса назад, а то был бы номер. Словно чувствовал, что надо держаться с опаской…

— Да что происходит? Объясни же!

— Этот медальон я забрал у одного из твоих убийц, государь, в двадцать пятом году. Я говорю правду, Михаил Александрович. Все дело в том, что волею судьбы нас, четверых, закинуло из будущего. Из 1943 года в 1918 год. Вот так-то, государь. И дай же мне теперь все спокойно рассказать. Нам и так очень мало времени отпущено. Особенно для меня…

Он затянулся папиросой, откинувшись на спинку кресла. Сильно болела голова, усталость этих суматошных дней разлилась по всему телу свинцовой тяжестью. Но более всего его здоровье и нервы подкосил недавний разговор с великим князем. Тяжелая вышла беседа, неприятная во всех ипостасях.

Фомин покосился на последнего российского императора, царствование которого длилось всего один день, а потому и называли его современники не только «вашим величеством», но чаще «вашим высочеством» или великим князем.

Михаил Александрович тоже курил молча, задумчиво хмурил брови, исподволь рассматривая на столике весьма нехилый арсенал из автоматов и пистолетов, а также живо принесенных Путтом из «Бюссинга» СВТ и ручного «дегтяря».

«Экспозиция» была разбавлена патронами с советской маркировкой, золотым червонцем и серебряными полтинниками советской чеканки, что были временно «экспроприированы» у Поповича, орденскими книжками самого Фомина, вкупе с орденскими знаками.

Именно последние, с выбитыми на них номерами, оказались теми соломинками, что надломили хребет упрямого верблюда. Вернее, развеяли в дым последние остатки недоверия великого князя.

Фомин даже беспокоиться стал, не тронется ли с ума царственная особа. Сам он в такой ситуации повредился бы рассудком. Но великий князь не сошел с катушек. Наоборот, постарался за несколько минут вытряхнуть всю информацию о том, что было. Вернее, о том, что произойдет в будущем. И с ним, и со страной. Расспрашивал жадно, напоминая ему ребенка, увлеченного необычной сказкой.

Успокоился великий князь лишь после того, как Фомин его клятвенно заверил, что он может опросить всех их четверых тщательно, но лишь тогда, когда они все окажутся в безопасном месте. И тут же вкратце поведал о том, что случилось с ними на заброшенном руднике, что стараниями местных чекистов превратился в жуткий погост, и по дороге в Пермь. Детальный рассказ полностью утихомирил высочайшее любопытство, сейчас они молча курили, стараясь привести нервы в порядок.

— Разрешите?! — Дверь со скрипом несмазанных петель отворилась, и в номер зашел Путт в привычном матросском облачении. — Прошу простить, ваше императорское величество. Господин подполковник, все подготовлено, можно выступать. И в Чека визит сделать необходимо, пока в этом клоповнике суетиться не начали.