Долго думали, как быть. Срыв непосредственной связи с Москвой не на шутку обеспокоил членов бюро. Надо было немедленно искать выхода.

Бельский предложил вызвать на бюро Жарикова и потребовать от него объяснений. Жариков пришел хмурый, растерянный. Задаем вопросы — отмалчивается или крутит головой, если сурово говорим о его вине. Ничего плохого не признает за собой, даже бесспорные факты отрицает.

Тогда я вношу предложение отстранить от работы шифровальщика Жарикова и поручить товарищу Бондарю провести расследование. Если хоть что-нибудь из наших подозрений подтвердится, применить закон военного времени. Бюро обкома приняло это предложение.

Только теперь понял Жариков, что запираться больше нельзя. От отчаяния и глубокого волнения он чуть не заплакал, а потом признался, что просто забыл шифр. Московские радиограммы остались нерасшифрованными.

— Когда заучивал, казалось, хорошо знал, — оправдывался Жариков, — а пока летел на место, все выскочило из головы.

— Значит, эти радиограммы, которые читал нам, ты просто выдумал? — спросил я.

— Да, — отвечает, — выдумал.

— А Скалабан знал об этом?

— Нет, не знал.

Я приказал изолировать Жарикова, так как у нас появилось подозрение, что он предатель. Выходя из штаба, Жариков наконец сказал, что у радиста Февралева есть запасной, аварийный шифр. Только этот шифр не очень сложный, гитлеровцы могут разобраться в нем.

Пришлось пойти на риск. Я вызвал Володю Февралева и приказал ему передать следующую радиограмму в ЦК КП(б) Белоруссии:

Но Володя отказался передавать радиограмму запасным шифром.

— Это шифр аварийный, — заявил он, — им разрешается пользоваться только в случае аварии.

— Так у нас ведь как раз авария, — говорю ему, — у нас проваливается связь с Москвой.

— Почему проваливается? — спрашивает он. — А Жариков зачем?

— Жариков забыл шифр, он арестован за обман и провал работы.

— Не может этого быть, — не верит Февралев. — Мне приказано подчиняться только Жарикову, и я должен выполнять приказ. Пусть Жариков напишет мне, что случилось.

Пришлось принести радисту записку от Жарикова. Узнав его почерк и окончательно убедившись, что иного выхода нет, Февралев передал радиограмму.

В тот же день пришел ответ от товарища Пономаренко:

Мы указали место, и 29 мая 1942 года самолет спустил на парашютах радиста и шифровальщика.

С этого времени у нас установилась регулярная радиосвязь с ЦК КП(б)Б. Немного позже нам прислали еще несколько раций и радиоузел. Мы наладили радиосвязь с соседними областями, районами, с наиболее крупными бригадами и отрядами. Каждый день ЦК получал от нас сообщения о партизанских делах, о гитлеровских вооруженных силах, гарнизонах и укреплениях на контролируемой нами территории.

Товарищ Скалабан хорошо показал себя на работе. Он стал комиссаром отряда и много раз участвовал в тяжелых боях.

Что же касается Жарикова, то он сначала не понимал всей серьезности и ответственности партизанской борьбы. Ему казалось, что все эти рации, шифры никому не нужная забава. Зачем партизанам шифр? Какая там может быть связь?

Но очень скоро он осознал свою ошибку. Это произошло после того, как мы послали его рядовым бойцом в отряд Долидовича. Воевал Жариков неплохо, заслужил доверие партизан и через некоторое время стал командиром взвода.

Погиб Степан Жариков, к сожалению, по собственному легкомыслию. Он шел из Ганцевич в штаб за оружием и боеприпасами для отряда. По дороге зашел к знакомому колхознику, отдохнул у него, подкрепился и пошел дальше. Вместо того чтобы пробираться незаметно, двинулся открытой дорогой и наткнулся на гестаповцев.

Радист, прилетевший к нам из Москвы, привез мне письмо из ЦК КП(б)Б. Оно было какое-то загадочное, вначале я не мог понять, в чем дело. Меня спрашивали:

Я думал: в чем дело, зачем мне задают такие вопросы? Потом понял, что это делается для проверки. Последний раз в Москве я был в 1940 году, встречался с секретарем ЦК ВКП(б) А. А. Андреевым и писал там один важный документ. Вот таким образом проверялось, тот ли это Козлов, может быть, кто-то другой, подосланный врагом? Всего можно было ожидать в то время.

Я послал в ЦК КП(б)Б подробный ответ: когда был в Москве, с кем встречался, о чем шел разговор и какой документ оформлял. Через несколько дней после этого пришла очень важная шифровка. В ней передавалась благодарность всему составу обкома и всем партизанам соединения. Затем нас извещали, что Центральный Комитет ходатайствует перед правительством Союза ССР о награждении белорусских партизан, отличившихся в боях с немецкими фашистами, орденами и медалями Советского Союза.

В этой же телеграмме было сказано, что Центральный Комитет ВКП(б) внимательно следит за борьбой белорусских партизан, все знает об их деятельности и, возможно, в недалеком будущем в ЦК будут вызваны руководители партизанского движения.

В одном из живописных уголков Любанщины, недалеко от деревни Старосек, затерялся среди лесных зарослей небольшой островок Зыслов. Река Оресса с широкими болотистыми берегами огибает его с востока. Вокруг острова болото, и добраться до него даже в самое сухое лето не легко. Остров густо зарос орешником, высокими соснами, березами и дубами. Деревенские мальчишки и девчата, проваливаясь по пояс в трясину, ходят туда за земляникой и малиной, а ближе к осени — за орехами. На острове очень много всякой птицы: что ни дерево, то гнездо.

Вот на этом острове Долидович и разместил свои запасные базы. Мы заинтересовались этим островком, когда встал вопрос о постройке большого партизанского аэродрома. Потребность в этом назрела летом сорок второго года. Оставаться без аэродрома было уже невозможно. У нас хорошо наладилась связь с Большой землей, часто в партизанский край прилетали самолеты, но приземлиться им было негде. Летчики сбрасывали грузы, оружие, боеприпасы, но грузы часто попадали в болото или лесную чащобу, и не все мы находили.

Аэродром поможет нам быть еще ближе к Большой земле, к родной Москве. Минские партизаны, как и весь белорусский народ, знали, что Центральный Комитет партии следит за их борьбой с врагом, интересуется их жизнью и деятельностью. Это еще больше придавало людям сил и отваги, поднимало их дух в тяжелой, героической борьбе.

К 1 августа 1942 года только одно наше соединение объединяло около десяти тысяч партизан. Мы имели большое количество винтовок и автоматов, ручных и станковых пулеметов и около двух десятков пушек. Это были силы, с которыми можно оперировать во всех районах Минщины и Полесья и оказывать помощь партизанам других областей.

Мы установили контакт с брянскими, украинскими и польскими партизанами и оказывали им братскую помощь в борьбе с ненавистными оккупантами. Мы помогали украинским партизанам, в частности бригаде Ковпака, которая почти три месяца находилась на территории Белоруссии. Большую и активную помощь оказали белорусским партизанам москвичи и население других областей РСФСР. В наше соединение прибыл из Подмосковья конный отряд под командованием Флегонтова. Перебравшись через линию фронта, кавалеристы провели неслыханные по своему характеру героические рейды по тылам врага.

Командира отряда Алексея Кандидьевича Флегонтова Великая Отечественная война застала на должности управляющего делами Гидрометслужбы при Совнаркоме СССР. Кипучая натура, беспредельная любовь и преданность партии и Родине звали его в бой, на фронты Великой Отечественной войны.

— Я не могу больше оставаться в Москве, в тиши служебного кабинета, — говорил он секретарю партийной организации Гидрометслужбы.