– Итак, рядовой Майяр, хорошенькие же вещи мы узнаем! Значит, ваш товарищ Эдуар Перикур мертв? Знаете, вот это был шок! Ведь когда я его видел в последний раз… – он нахмурил брови, словно перебирая воспоминания, – право, это было в госпитале, куда его только что доставили. И в тот самый момент он проявлял все признаки жизни. Конечно, выглядел он не лучшим образом. Честно говоря, мне показалось, что лицо у него слегка осунулось. Он, похоже, хотел зубами остановить летящий снаряд, что неразумно, хоть бы со мной посоветовался… Но предположить в тот момент, что он на пороге смерти… нет, уверяю вас, рядовой Майяр, такое мне не пришло в голову. Однако нет никаких сомнений, что он действительно отдал концы, и вы даже собственноручно написали письмо его родным, чтобы сообщить об этом, и в каком стиле, рядовой Майяр! В стиле, достойном лучших античных образцов!
Произнося «Майяр», он все время прегадким образом напирал на последний слог, что придавало звучанию имени издевательский и презрительный оттенок, так что «Майяр» превращалось в «дерьмо собачье» или что-то подобное.
Прадель заговорил тише, почти шепотом, будто он, будучи вне себя от ярости, пытался сдержаться:
– Я не знаю, что стало с рядовым Перикуром, и знать не хочу, но генерал Морье поручил мне помочь его родным, так что я поневоле полагаю…
Фраза, казалось, содержала некий вопрос. Но Альбер до сего момента не имел права вставить хоть слово, и капитан Прадель явно не собирался предоставлять ему право голоса.
– Тут одно из двух, рядовой Майяр. Либо мы говорим правду, либо покончим с этим делом. Если мы говорим правду, то вы попали в тот еще переплет: присвоение чужой личности; не знаю, как вам это удалось, но за решетку вы точно угодите, это тянет минимум лет на пятнадцать, гарантирую. С другой стороны, вы ведь возьметесь за старое и вытащите на свет это расследование о штурме высоты сто тринадцать… Короче, и для вас, и для меня это наихудшее решение. Остается другой вариант: от нас требуют мертвого солдата, мы им этого солдата даем, и кончено. Слушаю вас.
Альбер все еще переваривал первые фразы Праделя.
– Не знаю… – выдавил он.
В таких случаях мадам Майяр взрывалась: «Извольте радоваться, вылитый Альбер! Когда нужно принимать решение, вести себя по-мужски, тебя поминай как звали! Не знаю… Посмотрим… Наверное, да… Я спрошу… Альбер, давай! Решайся наконец! Если ты полагаешь, что в жизни…» и так далее.
Капитан Прадель был солидарен с мадам Майяр. Но принимал решения куда быстрее, чем она:
– Я вам скажу, что вы сделаете. Поднимете задницу и сегодня вечером выдадите мадемуазель Перикур прелестный труп с табличкой «Эдуар Перикур», вы уразумели? Денек поработаете и ступайте себе с миром. Но решайте быстрее. А если вы предпочитаете тюрягу, то я к вашим услугам…
Альбер порасспросил товарищей, ему указали несколько военных захоронений. Сведения подтвердились: самое большое захоронение находилось в Пьервале, в шести километрах отсюда. Там у него будет больше выбора. Альбер отправился туда пешком.
На окраине леса были разбросаны десятки могил. Поначалу там пытались выдерживать линию, но потом война начала снабжать это кладбище таким количеством трупов, что по мере наплыва всё пустили на самотек. Могилы располагались как попало, на одних были кресты, на других нет или же они обрушились. Тут значилось конкретное имя, там просто ножом на деревяшке нацарапано «рядовой». И таких десятки. Были еще могилы, где вниз горлышком были воткнуты бутылки с засунутой внутрь бумажкой с именем солдата – на случай, если позднее кто-то поинтересуется, кто здесь лежит.
На кладбище в Пьервале Альбер мог бы застрять на несколько часов, расхаживая между наспех вырытыми могилами, прежде чем выбрать одну из них, вечная его нерешительность, – но он понимал, что нужно торопиться. Там увидим, подумал он, уже поздно, а до центра демобилизации идти еще прилично, надо решать… Альбер повернул голову, увидел безымянный крест и подумал: вот эта.
Он вырвал несколько щепок, торчавших из перекладины, подобрал с земли камень и приколотил к кресту половинку личного идентификационного знака с именем Эдуара Перикура, засек место, отступил на несколько шагов, чтобы оценить общий вид, как свадебный фотограф.
Потом он отвернулся, терзаемый страхом и муками совести, потому что лгать, пусть и по уважительной причине, было не в его характере. Он подумал о девушке, об Эдуаре, а еще о неизвестном солдате, которому по воле случая выпало перевоплотиться в Эдуара и которого теперь уже никто никогда не отыщет; до сих пор не опознанный рядовой исчезнет навсегда.
По мере того как Альбер удалялся от кладбища и подходил к демобилизационному центру, ему все больше казалось, что на него вот-вот посыплются неприятности, как костяшки домино, когда падение первой провоцирует неудержимый обвал. Все обошлось бы мирно, твердил себе Альбер, если бы она просто собиралась помолиться за упокой. Сестре нужна могила брата, стало быть, я ей представлю могилу, а уж брата или кого другого – не столь важно, пусть сердце подскажет. Но теперь, когда мы собираемся откапывать тело, все становится значительно сложнее. Кто знает, что обнаружится там, на дне ямы? Безымянная могила еще куда ни шло, покойник есть покойник. Но что мы найдем, когда его отроем? Какую-нибудь памятную вещицу, знак отличия? А может, просто-напросто тело окажется слишком длинным или коротким?
Но выбор был сделан. Он сказал: «Вот эта», и путь к отступлению теперь отрезан. Плохо это или хорошо. Альбер давно уже перестал рассчитывать на удачу.
Он добрался до центра, совсем выбившись из сил. Чтобы успеть на поезд – и речи не может быть об опоздании (если состав подадут), – необходимо вернуться самое позднее в двадцать один час. В демобилизационном центре уже царило волнение, сотни людей с блошиной живостью – вещи давно уже собраны – перекрикивались, пели, выли, хлопали друг друга по плечу. Чиновники, ведавшие отправкой, гадали, что будут делать, если обещанный эшелон не прибудет, как это случалось с каждым третьим поездом…
Альбер покинул барак. Остановившись на пороге, посмотрел на небо. Будет ли вечером достаточно темно?
Капитан Прадель был сама элегантность. Просто сердцеед. Форма отглажена, сапоги начищены, медали только что не отполированы. Несколько шагов – и вот он в десяти метрах от Альбера. Рядовой Майяр застыл на месте.
– Так что, старина, едем?
Было уже восемнадцать часов. За фургоном тихо ворчал мотор лимузина, едва слышно шуршали клапаны, нежный дымок выплывал из выхлопной трубы. Если продать всего лишь одну шину от этого авто, Альберу бы хватило на целый год. Он с грустью понял, что беден как церковная крыса.
У грузовика капитан не задержался, направился к машине, послышалось, как мягко хлопнула дверца. Девушка не показывалась.
Заросший щетиной, провонявший потом шофер сидел за рулем фургона, совершенно новенький «Берлье CBA» за тридцать тысяч франков. Похоже, доходное дело. Сразу было видно, что шофер проделывает такие штуки не в первый раз и доверяет лишь собственному суждению. Поверх опущенного стекла он пристально воззрился на Альбера, смерил его взглядом с ног до головы, а потом, открыв дверцу, спрыгнул на землю и отвел его в сторонку. Он крепко вцепился в его руку, хватка та еще.
– Если едешь с нами, значит отвечать будем наравне, ясно тебе?
Альбер кивнул. Повернулся к лимузину, выхлопная труба по-прежнему исторгала белый, ласково обволакивавший дымок, господи боже, каким жестоким казался этот нежный выдох после всех этих лет прозябания.
– Скажи-ка, – шепотом спросил шофер, – сколько ты с них запросил?
Альбер понимал, что подобный тип вряд ли придет в восторг от бескорыстного поступка. Он быстро прикинул цифру:
– Три сотни франков.
– Ну и олух!
Однако в тоне шофера сквозило удовлетворение оттого, что он преуспел там, где другие лопухнулись. Он развернулся грудью к лимузину:
