После долгой ночи, проведенной без ропота и жалоб, народ потягивался. День едва занялся, младшие офицеры уже с размаху приколачивали эвакуационные списки. Все ринулись к ним. Поезда были назначены на пятницу, через два дня. Два поезда на Париж. Все разыскивали свои имена, а также имена товарищей. Альбер терпеливо ждал своей очереди, его то толкали со всех сторон, то наступали на ногу. Ему удалось пробиться к спискам, проследить пальцем по строчкам одного, потом второго листа, бочком протиснуться к третьему, и наконец – вот оно: Альбер Майяр, это я, ночной поезд.

Отправление в пятницу, в 22 часа.

Пока заполучишь штамп на транспортный квиток и доберешься на вокзал вместе со всеми парнями, надо будет выйти за час с лишним. Он хотел было написать Сесиль, но быстро одумался, это ни к чему. Ложных известий и без того было достаточно.

Альберу, как и остальным, полегчало. Даже если бы информацию опровергли или она вообще оказалась ложной, все равно было приятно.

Альбер поручил присмотреть за вещами одному парижанину, который писал письма, – хотелось немного пройтись по хорошей погоде. Дождь прекратился еще ночью, все гадали, не улучшится ли погода, каждый делал свой прогноз, поглядывая на облака. И утром – хоть людям и было о чем беспокоиться – каждый чувствовал, как же все-таки хорошо быть живым. Вдоль заграждений, которые поставили, чтобы обозначить границы лагеря, уже, как обычно, выстроились десятки солдат, чтобы почесать языками с местными, пришедшими поглазеть на происходящее, малышня, надеявшаяся потрогать винтовки, и посетители, о которых никто не знал ни откуда, ни как они здесь объявились. В общем, пришлый люд. Было забавно торчать у заграждений и говорить с обычными людьми. У Альбера оставался табак, он то и дело закуривал. Очень кстати, поскольку солдаты настолько устали, что подолгу лежали на спине, прежде чем подняться, найти чай или кофе было легче, чем днем. Альбер подошел к заграждению и долго стоял там, куря и потягивая кофе. Над головой стремительно неслись белые облака. Он дошел до выхода из лагеря, то там, то здесь перебрасываясь словцом с солдатами. Но он старался избежать новостей, решив спокойно дожидаться, когда его вызовут, бегать больше не хотелось, в конце концов его когда-нибудь да отправят домой. Сесиль в последнем письме дала ему номер телефона, по которому он мог бы сообщить день возвращения, как только будет знать. И с тех пор как он получил его, этот номер жег ему пальцы. Ему хотелось немедленно набрать цифры, поговорить с Сесиль, сказать, как ему не терпится вернуться, чтобы оказаться с ней, и столько еще всего, но по этому номеру можно было всего лишь оставить сообщение, скобяная лавка г-на Молеона на углу улицы Амандье. И вообще, для начала неплохо бы найти телефон, откуда позвонить. Тут уж быстрее получится сразу добраться до дому и нигде не останавливаться.

У ворот было много народу. Альбер позволил себе выкурить еще одну сигарету, тянул время. Жители городка крутились рядом, разговаривали с солдатами. Лица у них были грустные. Женщины разыскивали сыновей и мужей, протягивали фотографии, что тут скажешь, иголка в стоге сена! Отцы если и были, то держались поодаль. Только женщины старались изо всех сил, расспрашивали, продолжали свою молчаливую борьбу, каждое утро поднимаясь с надеждой, которая постепенно таяла. Мужчины уже давно ни во что не верили. Солдаты в ответ отвечали уклончиво, кивали, все снимки походили один на другой.

На плечо легла чья-то рука. Альбер обернулся, и тотчас прилив тошноты, сердце забило тревогу.

– А, рядовой Майяр! Я искал вас! – Прадель взял его под локоть и заставил идти. – Следуйте за мной!

Альбер больше не подчинялся Праделю, но поспешно пошел – вот он, эффект власти, – прижимая к себе вещмешок.

Они пошли вдоль заграждений.

Девушка была ниже их. Лет двадцать семь – двадцать восемь, не слишком красивая, подумал Альбер, но все же довольно симпатичная. На самом деле тут не поймешь. На ней была меховая куртка, кажется горностай, Альбер не мог точно это определить; Сесиль однажды показывала ему шубы из такого меха – в витрине неприступного магазина; ему было досадно, что он не мог войти в бутик и купить ей такую шубку. У молодой женщины была еще муфта и шапочка из того же меха, обрамлявшая лицо. В общем, из тех, у кого есть средства, чтобы одеваться просто и при этом не выглядеть бедной. Открытое лицо, большие темные глаза с лучиками мелких морщинок, темные длинные ресницы и небольшой рот. Нет, право, не красавица, но умеет подать себя. И потом, сразу ясно, женщина с характером.

Она была взволнована. Не снимая перчаток, она протянула Альберу листок бумаги, предварительно развернув его.

Чтобы скрыть смущение, он взял его и сделал вид, что читает, хотя какой смысл, он прекрасно знал, что ему дали. Официальное извещение. Его взгляд выхватил слова: «Умер за Францию», «вследствие ранений, полученных на поле боя…», «похоронен неподалеку».

– Мадемуазель интересует судьба одного из ваших товарищей, убитого в бою, – холодно бросил капитан.

Молодая женщина протянула Альберу второй листок, он едва не выронил его, но вовремя подхватил, она тихо охнула.

Это был его почерк.

Он вернул бумаги девушке, а та протянула ему замерзшую руку, рукопожатие было нежным и твердым.

– Меня зовут Мадлен Перикур. Я сестра Эдуара…

Альбер кивнул. Они с Эдуаром были похожи. Глазами. Никто не знал, как продолжить разговор.

– Мои соболезнования, – сказал Альбер.

– Мадемуазель рекомендовал отыскать меня генерал Морье… – объяснил Прадель, повернувшись к девушке, – который является большим другом вашего отца, не так ли?

Мадлен наклонила голову, подтверждая, но по-прежнему глядя на Альбера, у которого при упоминании Морье желудок откликнулся спазмом; он в тревоге гадал, чем это может закончиться, инстинктивно сжал ягодицы, сконцентрировавшись на мочевом пузыре. Прадель, Морье… Ловушка вот-вот захлопнется.

– На самом деле, – продолжил капитан, – мадемуазель Перикур хотела бы помолиться на могиле своего бедного брата. Но она не знает, где он похоронен…

Капитан д’Олнэ-Прадель нажал на плечо рядового Майяра, чтобы заставить его поднять глаза. Это выглядело как товарищеский жест. Мадлен капитан, должно было, показался очень человечным; этот мерзавец разглядывал Альбера с усмешкой, таившей угрозу. Альбер мысленно связал имя Морье с Перикуром, потом со словами «друг вашего отца»… Было нетрудно понять, что для капитана эти отношения и то, что он может оказаться полезным девице, куда важнее, чем открытие правды, которая была ему прекрасно известна. Он запер Альбера в его собственной лжи о смерти Эдуара Перикура, и достаточно было понаблюдать за его поведением, чтобы догадаться, что он не разожмет кулак, пока не сочтет, что хватит.

Мадемуазель Перикур в это время не просто смотрела на Альбера – она пристально вглядывалась в его лицо с безмерной надеждой, даже нахмурила брови, будто помогая ему заговорить. Он, не говоря ни слова, помотал головой.

– Это далеко отсюда? – спросила она.

Какой приятный голос! И так как Альбер ничего не ответил, капитан Прадель терпеливо повторил:

– Мадемуазель спрашивает вас, далеко ли отсюда кладбище, где вы похоронили ее брата Эдуара?

Мадлен адресовала капитану вопрошающий взгляд. Ваш солдат – он что, слабоумный? Он понимает, что ему говорят? Она сжимала письмо, то и дело переводя взгляд с капитана на Альбера и обратно.

– Довольно далеко… – отважился ответить Альбер.

Мадлен восприняла его слова с облегчением. «Довольно далеко» значило «не слишком далеко». И во всяком случае: я помню это место. Она вздохнула. Кто-то знает. Было понятно, что ей пришлось немало потрудиться, чтобы добраться сюда. Она не позволила прорезаться улыбке – повод был малоподходящий, – но сохраняла спокойствие.