Что-нибудь! Что угодно! В этом был весь Виктор. Он не желал верить в неминуемое.

Но Нина верила.

Открыв глаза, она увидела, что ночь наконец-то прошла и теперь в окно спальни светит солнце. Из окон их дома открывался захватывающий вид на ее любимый пролив Род-Айленд-Саунд. Прежде, когда она еще была здорова и никакая кардиомиопатия не иссушала ее силы, она любила вставать рано утром. Нина выходила на балкон спальни и встречала восход солнца. Не каждое утро выдавалось ясным. Но даже в пасмурную погоду, когда над проливом повисала густая пелена тумана, сквозь которую было едва видно серебристое дрожание воды, она все равно стояла на балконе и наслаждалась тем, как земля принимает новый день. Вот и сегодня земля приняла новый день.

«Сколько рассветов было мне даровано. Спасибо, Господи, за каждый».

– Доброе утро, дорогая, – прошептал Виктор.

Он стоял возле ее постели и улыбался. Одним лицо Виктора Восса казалось воплощением властности, другим – гениальности, третьим – безжалостности. Но в это утро на его лице не было ничего, кроме безмерной любви и такой же безмерной усталости.

Нина протянула мужу руку, которую он нежно поднес к губам.

– Виктор, тебе обязательно нужно поспать.

– Я не устал.

– Но я же вижу, что устал.

– Говорю тебе, я бодр.

Он снова поцеловал руку жены, прикоснувшись теплыми губами к ее холодной коже. Некоторое время супруги молча смотрели друг на друга. В трубках, подведенных к ноздрям Нины, негромко шипел кислород. Из раскрытого окна слышался шум океанских волн, ударяющих о камни.

Нина закрыла глаза:

– А помнишь то время…

Ей пришлось сделать паузу. Даже короткий разговор сбивал ритм ее дыхания.

– Какое время? – осторожно спросил Виктор.

– День, когда я… сломала ногу.

Она улыбнулась.

Это было в швейцарском Гштааде, в первую неделю их знакомства. Виктор рассказывал, что заметил Нину, когда она неслась на горных лыжах по спуску высшей категории сложности (два черных ромба). Виктор тогда помчался следом, догнал ее у подножия. Потом подъемник вернул их на вершину, и они снова понеслись вниз. Это было двадцать пять лет назад.

С тех пор они не разлучались ни на один день.

– Я знала, – прошептала Нина. – В той больнице… когда ты сидел у моей кровати… я уже тогда знала.

– Что ты знала, дорогая?

– То, что ты – мой единственный.

Нина открыла глаза и снова улыбнулась мужу. Только сейчас она заметила слезинку, ползущую по его щеке. Но ведь Виктор не плакал! За четверть века совместной жизни она ни разу не видела его плачущим. Нина привыкла считать мужа сильным и смелым человеком. Однако сейчас, вглядываясь в его лицо, она понимала, как же она ошибалась.

– Виктор, – сказала она, беря его руку в свои. – Ты не должен бояться.

Он быстрым, почти сердитым жестом провел другой рукой по лицу.

– Я тебя вытащу. Я не хочу тебя терять.

– Ты меня не потеряешь.

– Нет! Этого мне мало. Я хочу, чтобы ты жила на земле. Со мной. Понимаешь? Со мной!

– Виктор, если я что-то и знаю… то немногое, что мне известно… – Ей опять не хватило воздуха, и она глубоко вдохнула. – Это время… наше время на земле… оно лишь ничтожная часть… нашей жизни.

Нина почувствовала: муж порывается действовать. Ей было хорошо знакомо его состояние нетерпеливой решимости. Такие разговоры не для него. Виктор встал, подошел к окну. Он стоял к ней спиной, глядя на пролив. Рука Нины, более не согреваемая теплом его руки, быстро холодела, возвращаясь в свое обычное состояние.

– Нина, я обязательно что-нибудь придумаю, – сказал он.

– В этой жизни… есть вещи… которые мы не в силах изменить.

– Я уже предпринял ряд мер.

– Но, Виктор…

Он повернулся и посмотрел на нее. Его плечи загораживали окно и, казалось, гасили утренний свет.

– Дорогая, я позабочусь обо всем. Тебе не о чем волноваться.

Это был один из тех прекрасных теплых вечеров, когда солнце неторопливо спускалось за горизонт, в бокалах позвякивали кубики льда, а вокруг прогуливались нарядно одетые женщины, распространяя ароматы изысканных духов. Местом такого чуда был огороженный сад доктора Билла Арчера. Эбби казалось, что даже здешний воздух напоен магией. Ее окружали решетки и арки, увитые розами и ломоносом. Всю лужайку составляли живописные цветочные клумбы. Сад был предметом радости и гордости Мэрили Арчер, чье звучное контральто разносило в воздухе ботанические названия цветов. Она устроила экскурсию для жен врачей, водя их от клумбы к клумбе.

Сам Арчер в это время, расположившись в патио, неторопливо потягивал коктейль.

– Мэрили знает эту чертову латынь лучше меня, – смеясь, сказал он Марку.

– У нас в колледже латынь была целых три года, – кивнул Марк. – Кое-что еще помню.

Они стояли возле кирпичного очага, где готовилось барбекю: Билл Арчер, Марк, Генерал и двое хирургов-ординаторов. В этом тесном кругу Эбби была единственной женщиной. Она так и не смогла привыкнуть к исключительно мужскому обществу. Иногда она ненадолго забывала об этом, но всегда возвращалась в действительность, испытывая неизменное чувство дискомфорта от мужского окружения.

По правде говоря, сегодняшняя домашняя вечеринка у Арчера не была сугубо мужской. Но женщины – жены врачей – двигались в параллельной вселенной, редко пересекаясь с мужьями. До Эбби иногда долетали всплески женского хихиканья и обрывки разговоров. Дамасские розы, поездки в Париж, рецепты любимых блюд. Казалось, ее одновременно тянут в обе стороны. Она будто служила границей между двумя вселенными, испытывая притяжение каждой из них, но ощущая себя одинаково чужой и среди женщин, и среди мужчин.

В этот мужской круг Эбби попала благодаря Марку. Они с Биллом Арчером были давними коллегами и почти друзьями. Арчер, сам торакальный хирург и руководитель хирургической команды, проводящей пересадки сердца, семь лет назад пригласил Марка на работу в клинику Бейсайд. Неудивительно, что мужчины успели притереться и отлично ладили друг с другом. Оба были крепкого, атлетического сложения. У обоих был сильно развит дух соперничества. Если за операционным столом они работали дружно и слаженно, то на заснеженных склонах Вермонта или в водах Массачусетского залива неизменно сходились в азартных соревнованиях. У обоих в гавани Марблхед стояли парусные яхты класса J-35. В этом году счет гонок был 6:5 в пользу «Красноглазки» Арчера. В ближайшие выходные Марк рассчитывал взять реванш на «Моем пристанище» и даже завербовал помощника – ординатора второго года Роба Лессинга.

«Какое мне дело до всех этих мужских разговоров о яхтах?» – думала Эбби.

Она с трудом понимала их речь, подогреваемую тестостероном и густо усыпанную морскими и техническими терминами. Центральное место в этом кругу занимали седеющие мужчины. Арчер с его посеребренной гривой. Колин Уэттиг, успевший заметно поблекнуть. И Марк, у которого в сорок один год уже появилась седина на висках.

Внимание Эбби невольно отключилось от разговора об уходе за корпусом яхты, о конструкции килей и грабительских ценах на спинакеры. Она заметила двоих запоздавших гостей: доктора Аарона Леви и его жену Элейн. Аарон – хирург-кардиолог, также входивший в команду трансплантологов, – был болезненно застенчивым человеком. Взяв бокал с коктейлем, он ушел в дальний конец лужайки, где и стоял, молчаливый и понурый. Элейн оглядывалась по сторонам в поисках собеседников.

У Эбби появился шанс выскользнуть из мужского круга и отдохнуть от разговора о яхтах. Покинув Марка, она подошла к чете Леви.

– Добрый вечер, миссис Леви. Рада снова видеть вас.

Элейн приветливо улыбнулась.

– Добрый вечер. Вас, кажется, зовут… Эбби?

– Да. Эбби Ди Маттео. Кажется, мы встречались на ординаторском пикнике.

– Совершенно верно. Там была тьма народу. У меня плохая память на имена. Но вас я запомнила.

– Это несложно, – засмеялась Эбби. – В ординатуре всего три женщины. Так что мы постоянно мозолим глаза.