Мы въехали в Арль — пыльный, но необыкновенно красочный городок, — сейчас я не располагаю временем, чтобы описать всю эту цветовую гамму, хоть мне и сообщили, что мы войдем в порт через несколько часов (а не через час , как говорили раньше). Да, мы быстро приближаемся к американскому континенту, к его восточному побережью: я только что услышала, как кто-то крикнул, что берет уже виден, но я пока не осмеливаюсь взглянуть сама… В Арль мы въехали, когда солнце уже вставало, и, видимо, не привлекли ничьего внимания. По заведенной привычке мы упрятали берлин в самую безлюдную, темную и тихую улочку, какую только смогли отыскать. Я уже приняла решение избавиться к ночи от этой диковины.
Едва карета перестала трястись и остановилась, я вышла и тут же обнаружила, что отца Луи нет. Забеспокоилась, не исчез ли он окончательно: ведь наша «работа» была сделана. Я предполагала, что он остановится в Арле, зная, что мне нужно уладить здесь кое-какие нехитрые дела, прежде чем ехать в Марсель и садиться там на корабль. Может быть, и у призрака были здесь какие-то свои призрачные дела, не знаю. Конечно, он будет пребывать в скорби, и, хоть я и жалела ничего не подозревающих женщин Арля, меня, в сущности, мало интересовало, как могут скорбеть инкубы.
Пока я бродила по городским улицам, солнце поднялось еще выше. Я спросила у пятерых встречных, какая гостиница считается здесь самой лучшей (о, этот тягучий южный выговор, произносимые нараспев, с паузами, слова!), и отправилась в ту, которую назвали трое из пяти. За лучшую комнату на верхнем этаже с побеленными стенами и узкими каменными пилястрами я заплатила хозяйке вдвое против обычного. Именно поэтому она выселила предыдущего постояльца, которому я лишь слегка посочувствовала. Настроение у меня было превосходное. Разве я не достигла в своем ремесле успеха, который оказался не по плечу моей soror mystica? Разве я не привлекла силу луны, что бы ни подразумевалось под этим? Разве я… Осознавая себя как бы заново, я была в своих поступках не вполне собой. Но кем я была? Размышлять над этим я не хотела. По крайней мере, тогда.
Я не пожалела денег, чтобы мой номер (он состоял даже не из одной, а из двух комнат с каменным полом из грубого песчаника, давно не мытыми окнами и видом на развалины римского театра) побыстрее привели в порядок. Такая щедрость обеспечила мне обильный завтрак из трех вареных яиц, черного хлеба, густо намазанного абрикосовым повидлом, и чашки кофе, который доставила мне в номер сама хозяйка гостиницы. Доесть завтрак я не смогла, но меня позабавило, что эта видавшая виды женщина (я пришла к такому выводу, наблюдая, как гордо она несет свою пышную грудь) приняла меня за голодного как волк путешественника.
Арлезианцы начали уже пробуждаться, когда я, распорядившись разбудить меня в два часа, погрузилась наконец, довольная собой, в глубокий продолжительный сон.
Днем я немного побродила по Арлю, но мысли мои были настолько заняты событиями предыдущей ночи и фантазиями о том, что ждет меня в будущем… словом, я мало что запомнила. Если говорить начистоту, я искала лишь свою Арлезианку, поэтому взор мой был прикован к лицам прохожих. Я всматривалась в каждый отдаленный силуэт и, конечно же, толком не увидела города. Первое, что приходит в голову, когда я вспоминаю Арль, — острые, как гвозди, мелкие камешки, от которых плохо защищали подошвы моих башмаков. С каждым болезненным уколом я проникалась все большей решимостью поскорей избавиться от гардероба, собранного для меня Себастьяной. Башмаки, конечно, не имели никакого отношения к содержимому несессера — просто их тонкие, не приспособленные к таким дорогам подошвы напомнили мне о еще большей непрактичности этой одежды.
В Арле и позднее в Марселе я пополнила свой гардероб, посетив несколько магазинчиков и лавок, торгующих поношенной одеждой. (Место в несессере я освободила, выложив оттуда всякую мишуру.) Я тщательно выбирала одежду не потому, что придавала такое уж большое значение ее цвету или покрою, скорее мне казалось, что я должна соблюсти меру, как бы пройти по узкой тропке. Если на мне будет слишком много одежды, я буду выглядеть нелепо в порту и на корабле, на борт которого поднимусь. Если буду одета слишком легко, меня могут вообще не взять на судно. При излишке одежды могут обмануть, даже ограбить. Если одежды будет мало, могут подумать, что я… Enfin , я выбрала то, что полностью меня устраивало.
От того, что мне не удалось продать («Месье, — спросил меня лавочник, — кто станет носить такое?»), я избавилась в марсельском порту, просто выложив на набережной ворох одежды и пригласив прохожих выбирать то, что им понравится. Признаться, мне было неприятно, когда житель Александрии, возвращающийся домой через Мессину, выбрав вышитую блузу из белого шелка, лишь слегка пожелтевшую от времени, оторвал от нее рукава. Он пояснил на едва понятном французском (я поняла сказанное по его жестикуляции), что такие длинные рукава, без сомнения, зацепятся за какую-нибудь часть оснастки корабля, а это может стать причиной несчастного случая, а то и гибели.
Сидя в уличном кафе и все еще надеясь увидеть Арлезианку, я познакомилась с мужчиной. Вернее, он познакомился со мной.
Подсчитав стоимость двух чашек кофе, я собиралась уже выложить деньги на мраморный столик и удалиться, однако какой-то тучный человек стоял так близко, что мешал мне встать.
— Месье, — сказала я, протискиваясь мимо него, — pardonnez-moi [153] .
Но этот человек… мало того, что пуговицы на сером жилете из тонкого шелка, туго обтянувшем его живот, вот-вот, казалось, оторвутся и, как пули, поразят меня, пробьют насквозь , мало того, что и сам живот был достаточно серьезным препятствием, он, этот человек, еще и протягивал мне руку.
— Теофиль Либоде, — представился незнакомец, и, чувствуя себя обязанной соблюсти некие светские условности, суть которых я даже не смогла бы определить, я вскоре обнаружила, что продолжаю сидеть за своим столиком рядом с незнакомцем.
В памяти моей остались безобразно жирные руки с похожими на усики волосками и ямочками на костяшках пальцев. (Помня о предостережении Арлезианки, я приобрела пару мужских дорожных перчаток, которые, как домашняя кошечка, лежали у меня на коленях, — сидеть за столом в перчатках было бы неловко.) От него так воняло табаком, что я бы не удивилась, увидев, что вместо языка из его рта высовывается скрученный табачный лист, но нет… он просто вытащил из жилетного кармана сигару.
