— Мы решили, что замечательно проведем ночь здесь .

— Несомненно, замечательно, — отозвалась я. Отец Луи спустился с крыши берлина, а Мадлен неестественно быстро пересекла внутренний двор. Очертания их тел были вполне отчетливыми, и все же казалось, что свет луны проникает сквозь них, частично отражаясь, — они светились, как и огромный замок.

Вокруг нас высились башни замка и прилегающие к ним стены: каменные скульптуры, горгульи, взирающие на нас с каждой капители… многочисленные тени придавали глубину всему ансамблю, он начинал казаться живым. Я долго стояла во внутреннем дворике, озираясь вокруг, пытаясь вобрать в себя всю эту волшебную громаду.

Мадлен исчезла, но тут же вновь возникла в дверях главного входа, которые она каким-то образом бесшумно распахнула для нас изнутри.

— Не изволите ли войти? — спросила она.

И я (как прежде многие короли и королевы?) вступила в замок Шамбор.

Огромная дверь захлопнулась позади меня, после чего еще долго слышался отзвук удара холодного дерева о еще более холодный камень. Свет луны исчез, через мгновение загорелось пламя масляной лампы в руках Мадлен. Я не имею представления, как она зажгла огонь, спичкой или как-нибудь иначе, но меня это не слишком удивило: тот, кто состоит в основном из воды и воздуха, наверно, может раздобыть и толику огня, если захочет.

При свете лампы я последовала за Мадлен. Сквозь узкие окна то там, то здесь проникал лунный свет, и я мельком видела гобелены, смогла разглядеть высокие незаведенные часы, громоздящиеся в темном углу. Я знала, что отец Луи находился где-то поблизости, но если он и мог принять четкие очертания, то только не при свете нашей лампы. Вскоре мы с Мадлен достигли подножия знаменитой двойной лестницы замка: переплетенные лестничные ходы позволяли двоим (любовницам? соперникам?) входить и выходить, не повстречав друг друга. Тремя или четырьмя ступеньками выше стоял, прислонясь к массивным перилам, отец Луи, контуры его фигуры были бледными, но различимыми. Луара была слишком далеко, и духам пришлось удовольствоваться заполненным водой рвом, опоясывающим замок, поэтому они всю ночь казались полупрозрачными.

Принимая во внимание ограниченные возможности моей смертной природы, духи поднялись по лестнице традиционным способом — ступенька за ступенькой. При мне они всегда старались проходить через двери, а не сквозь стены, зажигать лампы, хотя темнота не составляла для них неудобства, садиться на стулья, хотя могли легко парить в воздухе, поскольку ничего не весили, если не считать воды. Никто не проронил ни слова, и это молчание лишь усиливало впечатление значительности всего, что я видела. При строительстве Шамбора не было сделано никаких уступок банальности человеческой участи. Напротив, обилие украшений, масштаб увиденного мной свидетельствовали о присутствии богов; мой восторг от замка мог быть выражен словом «божественный».

Мы поднялись наверх. Испытывая на каждой лестничной площадке желание покинуть своих бестелесных проводников и исследовать замок самостоятельно, я все же следовала за ними, не переставая удивляться, зачем мы минуем один этаж за другим, поднимаясь по лестнице все выше и выше. Ответ на свой вопрос я получила, когда мы наконец добрались до ажурного фонаря, венчающего замок. Здесь я увидела высеченную на камне большую геральдическую лилию, нетронутое совершенство которой вызвало в памяти все те обезображенные статуи, что попадались нам на пути, статуи, лишенные революционерами конечностей и голов. Но этот прекрасный каменный цветок, эмблема Бурбонов, заставил меня понять, что и весь Шамбор — памятник традиции, системе, некогда величественной, которая могла, могла бы такой и остаться.

Еще несколько ступенек вверх, еще несколько поворотов — и мы достигли самой крыши, зубчатая линия которой окружала нас, как волнующееся море из камня, кровельной плитки и стекла. Передо мной открылся обзор, которому мешала лишь темнота. Впрочем, луна щедро освещала два ландшафта: простор парка и лесистую местность, через которую мы проезжали, а также море скульптур на крыше.

Прохладный ночной воздух был пропитан едким запахом горелой древесины. Плесень и лишайник, которые образовались в углах, ползли оттуда вверх по стенам, внутренним поверхностям арок, выскальзывали наружу через широкие подоконники. Я, по-видимому, обронила что-то насчет ночной прохлады, потому что спустя несколько мгновений почувствовала на своих плечах горностаевую пелерину, оставленную в карете.

— Спасибо, — бросила я в ночь, не зная, кто из моих друзей успел так быстро оказать мне эту услугу.

Мы оставались на крыше до тех пор, пока не настало время устраиваться на ночлег. Было решено (не мной), что мы займем Chambre de Parade [120] в Appartement du Roi [121] .

— Тебе это подходит? — спросил священник. Призрак девушки промолчал, но за Мадлен мы и последовали.

Поражающие своей красотой бюсты, гобелены, позолоченные зеркала, прекрасная мебель филигранной работы, частично закрытая белыми чехлами. Кровать, на которой когда-то спали Король-Солнце, король Польши; интересно, сколько любовниц было у каждого? Но мы без лишних слов расположились втроем на удобном толстом ковре перед камином, разожженным одним из призраков. Дрова мгновенно вспыхнули и долго горели: огонь полыхал в камине из красного мрамора до самого утра, мы за ним почти не следили. Этот очаг вызвал в памяти обеденный стол в Равендале. Здесь, как и там, я сидела и слушала, доверяла и училась.

Помню, я спросила:

— А дым от огня видимый?

— Возможно , — ответила Мадлен.

— Надеюсь, что так, — добавил священник, который рассчитывал, что разожженный нами огонь породит местную легенду: те, кто живет в пределах видимости замка, вероятно, заговорят о дыме, идущем из камина, которым давно никто не пользуется, и поднимающемся пурпурными завитками к луне.

Я сидела на ковре, скрестив ноги и укутав их в горностаевую пелерину. Что принесет с собой ночь? Если духи привезли меня в это живописное место, если они изо всех сил стараются сохранить свое человеческое обличье так далеко от большой воды…